А Фрэнк Ронфельдт — отличная кандидатура! Единственный в городе «немец», и не важно, что он австриец! Разве это что-то меняет? Враг — он и есть враг! Вот почему, завидев его с Ханной на улице в сгущающихся сумерках, они затянули «Типперэри»[19]. Ханна начала нервничать и спотыкаться. Фрэнк тут же забрал у нее малышку, укутал ее в кофту, которую жена несла на руке, и они оба, опустив головы, ускорили шаг.

Ребята в баре решили, что это отличное развлечение, и высыпали на улицу. Из других баров тоже выходили посетители, и кому-то пришло в голову повеселиться, сбив с Фрэнка шляпу.

— Как не стыдно, Джо Рафферти! — возмутилась Ханна. — Ступай обратно в бар и оставь нас в покое!

Они ускорили шаг.

— «Оставь нас в покое!» — передразнивал Джо высоким хныкающим голосом. — Проклятый фриц! Все вы трусы! — Он повернулся к толпе. — Полюбуйтесь-ка на эту парочку со своим младенцем! — Язык у него заплетался. — А вы знаете, что фрицы ели детей? Поджаривали их живьем, ублюдки!

— Убирайся, или мы позовем полицию! — закричала Ханна и только потом заметила констеблей Гарри Гарстоуна и Боба Линча, которые стояли на веранде гостиницы с кружками пива в руках и ухмылялись в напомаженные усы.

И тут раздался крик:

— Давайте, ребята, повеселимся! Покажем этим любителям бошей, что к чему! Не дадим им съесть ребенка!

Дюжина пьяных бросилась вдогонку за парой, и Ханна невольно отстала, потому что узкий корсет не позволял нормально дышать.

— Грейс! — крикнула она Фрэнку. — Спасай Грейс!

И он побежал с маленьким живым комочком в руках от настигающей его толпы в сторону пирса. Его сердце бешено колотилось, и внезапно Фрэнк почувствовал в груди острую боль, которая отдалась в руке. Он продолжил бежать по деревянному настилу, прыгнул в первую попавшуюся лодку и начал отчаянно грести в море, где они с Грейс смогли бы оказаться в безопасности и переждать, пока все не протрезвеют.

В его жизни бывали и худшие дни.

Чем бы Изабель ни занималась в течение дня — а работы и забот всегда хватало, — она постоянно ощущала, где в данный момент находится Люси, благодаря невидимым нитям связывающей их любви. Она никогда не сердилась — ее терпение не знало границ. Сброшенная на пол еда или следы грязных ладошек на стенах ни разу не вызвали ее недовольного окрика или взгляда. Если Люси просыпалась ночью, Изабель успокаивала ее нежно и ласково. Она принимала дар, посланный ей судьбой, целиком и ни на что не роптала.

Если малышка засыпала после обеда, Изабель отправлялась к деревянным крестам на мысу. Здесь находилась ее церковь, ее святилище. Здесь она молилась и просила Господа направить ее и помочь стать достойной матерью. Здесь она молилась и о Ханне Ронфельдт. Но та для нее являлась не конкретным человеком из плоти и крови, а, скорее, кем-то абстрактным. Другое дело — Люси: любой ее звук и гримаска говорили Изабель об очень многом. Изабель с упоением наблюдала, как это подлинное чудо в лице маленькой девочки росло и развивалось, напоминая дар, истинная ценность которого осознавалась только со временем. С первыми словами, которые училась произносить малютка, в ней уже угадывалась личность, способная выражать свои чувства и внутренний мир.

Изабель сидела в часовне без окон, дверей и пастора и благодарила Господа. А ответом на мысли о Ханне Ронфельдт, если Изабель о ней думала, всегда являлось одно и то же: она не могла отослать эту кроху на материк и тем самым поставить под угрозу счастье Люси. А Том? Он хороший человек и всегда поступал правильно. В этом можно было не сомневаться. Со временем он обязательно обретет внутренний мир и покой.

Однако их внутренние миры уже разделяла невидимая полоска ничейной земли.

Постепенно ритм жизни на Янусе вошел в свою колею, и Том втянулся в повседневные заботы. Иногда, просыпаясь ночью от неспокойных снов с погасшими свечами и компасами без стрелок, он заставлял себя подавить внутреннюю тревогу и ждал рассвета, чтобы солнечный свет развеял ее. И уединение на острове помогало заглушить волнения музыкой лжи.

— А ты знаешь, какой сегодня день? — спросила Изабель у Люси, стаскивая через ее голову свитер и помогая вытащить из рукавов ручки. После возвращения на Янус в январе 1928 года минуло шесть месяцев.

Девочка чуть подняла головку и неопределенно промычала, выигрывая время.

— Подсказать?

Люси кивнула.

Изабель сняла с ее ноги первый носочек.

— Подумай! Теперь вторую ножку… Вот так, молодец! Ладно, дам тебе подсказку. Если ты будешь себя очень хорошо вести, то вечером могут появиться апельсины…

— Катер! — закричала девочка и, соскользнув с коленей матери, запрыгала в одном ботинке, а второй так и остался в ладошке. — Катер, катер!

— Правильно. Поэтому давай вместе уберемся, чтобы в доме у нас все блестело, когда приедут Ральф и Блюи?

— Да! — закричала малышка и рванулась на кухню. — Папа, Альф и Буи едут!

Том подхватил ее и поцеловал.

— Ждешь не дождешься? Сама не забыла или кто подсказал?

— Мама подсказала! — призналась кроха и, оказавшись на полу, снова побежала к Изабель.

Вскоре они, облачившись в калоши и пальто, направились в курятник. У Люси в руках была своя маленькая корзинка.

— Прям как на показе мод! — заметил Том, проходя мимо них в сарай.

— Зато не простудимся! — отозвалась Изабель и чмокнула его в щеку. — Мы идем за яйцами!

В курятнике Люси собирала яйца, осторожно вытаскивая каждое обеими ручками, превращая секундное для Изабель дело в настоящий ритуал. Прижимая каждое яйцо к щеке, она докладывала, что оно «еще теплое» или «уже остыло», а потом передавала Изабель, чтобы положить в корзину. Последнее яйцо она клала в свою корзинку. В конце Люси благодарила каждую несушку отдельно:

— Спасибо, Дафна, спасибо, Пеструшка…

На огороде она помогала Изабель копать картошку и держалась за черенок лопаты.

— Мне кажется, я что-то вижу… — сказала Изабель и подождала, пока Люси увидит верхушку клубня в песчаной почве.

— Вот он! — довольно произнесла Люси и вытащила камень.

— Почти что! — улыбнулась Изабель. — А что лежит рядом? Посмотри внимательнее.

— Тофель! — расцвела Люси и подняла клубень высоко над головой. Осыпавшаяся земля попала в волосы, а затем и в глаза, вызвав слезы.

— Давай-ка посмотрим, — успокоила ее Изабель и, вытерев руки о комбинезон, убрала соринку. — Вот так! Поморгай-ка для мамочки! Видишь, Люси, все прошло! — А маленькая девочка продолжала усиленно моргать.

— Все прошло! — наконец подтвердила она и тут же воскликнула: — Еще тофель!