Может быть, так было с нами всегда? Может быть, история, которую она описала в своем дневнике как первую, — совсем не первая? Может быть, ничегошеньки не зависело от той встречи с сумасшедшим лектором, который подарил ей средство от кармической забывчивости? Может быть, это средство — как средство от зубной боли — только для нее, для того чтобы она знала, но ничего не меняющее?

Может быть, история эта гораздо длиннее, чем кажется? Меня развезло окончательно. Даже показалось, что я стал припоминать… Или фантазировать? Я фантазировал вслух, и Кира с удовлетворением кивал, слушая меня. И мне между делом хотелось его придушить, хотелось крикнуть ему в самое ухо: очнись, никакой это не сюжет, я живу в этом мире. Он реальный, реальнее тебя, со всей твоей наркологической отравой, реальнее меняя, с моей кругосветной биографией. Это моя жизнь, но почему ты можешь понять ее только так, только в виде какой-то схемы, проекта будущего романа или сценария?

Я фантазировал…

Где-то в бродячем цирке. Обычный бродячий цирк. Например, в конце девятнадцатого века. Шатер. Клоун. Летающие акробаты. Мне бы понравилось быть акробатом, летать под куполом. Я мог быть бесстрашным, особенно когда у тебя хорошая страховка и надежный партнер. Партнерша. Публика любит красоток в кружевной пене, особенно когда этой пены совсем чуть-чуть.

Мы с ней давно вместе. Года три. Она еще ходит по канату с веером, она еще демонстрирует чудеса гибкости. Я сам смотрю на нее завороженно. Я, как и публика, никогда ничего подобного не видел.

И у нас с ней — роман. Не сразу. Постепенно. Постепенно мы привыкаем друг к другу. Наши руки привыкают друг к другу. Наши тела привыкают друг к другу на репетициях. И когда прикосновения набирают критическую массу… Или, может быть, когда я ссорюсь с очередной своей ветреной подружкой, и потому прикосновения партнерши — ее рук, ног, тела — набирают критическую массу, у нас начинается роман. Сначала веселый и бурный. И как-то очень быстро перерастает в привычный, как повседневное платье. Без сюрпризов, но и без ссор. Мы прекрасно понимаем друг друга в жизни, совсем так же хорошо, как во время выступлений. От этого многое зависит. От нашего взаимопонимания во время выступлений. Даже жизнь иногда зависит. Есть там такой трюк в самом конце. Я делаю сальто в воздухе и лечу к ней навстречу без страховки.

И она протягивает руки и ловит меня.

Всего одно мгновение, когда моя жизнь находится в ее руках. И мне хочется, чтобы эти руки были надежными. Всегда. И я, быть может, говорю ей как-то об этом. И она смеется, делая вид, что пропустила мои слова мимо ушей. Она счастлива и спокойна. И я тоже. Спокоен. И мне кажется — счастлив.

— Ну и почему он тогда не женится на ней?

Кира, как всегда, был прагматиком.

Я, быть может, и подумываю на ней жениться. Иногда подумываю. И даже, может быть, уверен, что в будущем это непременно произойдет. Только почему-то все оттягиваю. И будущее это вижу где-то там, за горизонтом, то есть и не вижу его практически вовсе как реальность, как данность. Я тяну, потому что, быть может, предчувствую…

…эту девочку на шаре. Номер-то в общем — пустячный. Скорее забавный, милый. Мастерства особого не требует. Но у нас такого номера никогда не было. И хозяин доволен. Такой большой красивый блестящий шар. И она такая юная, хрупкая. Сначала она с трудом забирается на шар. Потом пританцовывает на нем, спотыкаясь, едва не падая, потом как будто привыкает и танцует на шаре так легко, как не каждая девчонка станцует и на паркете.

И одета она как гимназистка. И носочки белые. И туфельки с бутонами, вместо застежек. И вся она как… как…

Я стою и улыбаюсь как дурак. Улыбка от уха до уха. Даже не знал, что могу так улыбаться. Как осел. Но она мне тоже улыбается. И я иду ей показывать наши площадки. А потом — дом, где все мы снимаем комнаты. И — помогаю устраиваться. И — уже никуда больше не ухожу. Так это оказывается просто — любовь. Раз — и все. И забыты лица всех ветреных особ и модисток-поклонниц. И забыто расписание репетиций на завтра и послезавтра. А какое все это имеет значение теперь, когда я переселился в рай?

Но ей нужно быть на репетиции. И я тоже бреду следом.

Мы болтаем по дороге. Мы все время с ней говорим. Потому что столько одиночества накопилось невысказанного. Столько всяких заметок по жизни развешано было за все эти годы, как скворечников зимой, столько зарубок в памяти сделано — а для чего все? Для того чтобы однажды встретить этого единственного человека и рассказать ему обо всем, обо всем самом главном, что с тобой происходило с самого детства. Потому что только тот, кто любит, — обладает жадным любопытством относительно всего, что касается твоей жизни.

Я все думал и удивлялся — как же это все просто. Раньше столько хитростей разных и уловок было, думаешь как сказать, что сказать, а выйдет ли у тебя, а интересно ли это кому-то? Как же это все-таки просто — любовь. Это когда человек тебе всегда, в любую минуту, сразу, без всяких размышлений, скажет «да» и подумает тоже — да. Дверь в его сердце для тебя всегда открыта. И ты знаешь, что тебя ждут. Даже во сне ждут, помнят и отвечают — да. Даже в смерти…

Нет-нет-нет. Я тогда, конечно, ни о какой смерти не думал. Зачем? Я же был властелином мира. Самым счастливым человеком на свете. Зачем мне об этом думать?

А она нас видела вдвоем. Из-за колонны. Сначала — из-за колонны. Потому что ей казалось, что выйди она — и мы отдернем друг от друга руки, разбежимся в разные стороны, я буду прятать глаза. А потом она появилась прямо перед нами. Потому что так, наверно, и думала. Что хотя бы от неожиданности мы руки разнимем. Нет, не вышло. Она только крепче сжала мою руку, заметив, как партнерша сверлит меня взглядом. Ну что уж тут. И я взгляда не отвел. Любовь — это такая вещь, которой не получается стесняться. Ну не получается сказать кому-то, извини, когда ты так счастлив. Ну не можешь ты разделить боль другого. Не помещается она в твое опьяненное любовью сердце. Поэтому, ау, люди, не верьте, когда вам говорят, прости. Влюбленные в других. Им не стыдно. Им не жаль вас. Им хорошо до чертиков. И больше — ничего. Ничего, что касалось бы вас…

Ну тут все понятно. Она все и поняла. Ей никто разъяснять не стал. Прошло еще несколько дней, пока она выжидала. Не вернусь ли я назад? Или выясняла, где я ночую теперь? Может быть — следила. Может быть, просто спросила кого-то из знакомых. Прошло, наверно, несколько дней. А может быть, несколько недель или месяц. Потому что она никак не могла поверить. Потому что надеялась, что это ненадолго. Что скоро все это у меня кончится, и я вернусь к ней. А к кому же? Она ведь моя партнерша — перед Богом и людьми…

Я рассмеялся. Кира тоже ухмыльнулся:

— Эк, куда тебя занесло. А так хорошо излагал. Как наболевшее. Не знай я тебя, решил бы, что ты в иносказательной форме решил мне поведать о своих отношениях с любимой женщиной.

— Не в иносказательной, — простонал я. — В прямой и непосредственной. Все же так просто… Ты только вникни.

Она ждала, что жар страсти утихнет. И может быть, он даже утих, не помню. Зато прекрасно помню, что на смену ему пришло что-то еще более горячее, прекрасное, прочное. То, чего совсем никому не разорвать. И она тоже почувствовала. Время не помогло ей. Время было против нее. Каждый день, каждый час, каждая минута.