справедливости, каковая столь часто остается неосуществимой внутри человеческой культуры; продление земного существования в грядущую жизнь вводит пространственные и временные рамки, в которых и происходит исполнение указанных желаний. Ответы на загадочные для человеческой любознательности вопросы – например, как возникло мироздание или как связаны между собой тело и душа – обусловлены полным согласием с исходными обоснованиями этой системы. Для индивидуальной психики оказывается несказанным облегчением ситуация, когда конфликты детского возраста, коренящиеся в отцовском комплексе (их невозможно преодолеть полностью), постепенно устраняются и получают приемлемое для всех разрешение.

Рассуждая об иллюзиях, я понимаю, что должен уточнить значение употребленного слова. Иллюзия не тождественна заблуждению, более того, она далеко не всегда совпадает с заблуждением. Аристотель считал, что личинки и черви возникают из нечистот[71] (это мнение и поныне разделяют невежды); перед нами заблуждение, как и мнение старого поколения врачей, будто tabes dorsalis, сухотка спинного мозга, есть следствие половых излишеств. Будет ошибкой называть эти заблуждения иллюзиями. Наоборот, вера Колумба в то, будто он открыл новый морской путь в Индию, было иллюзией. Здесь очень заметно участие желания в этом заблуждении. Можно посчитать иллюзией утверждение некоторых националистов, что индогерманская раса единственная способна создать культуру, или убеждение, разрушенное психоанализом, будто ребенок лишен сексуальности. Характерным признаком иллюзии выступает тесная близость с человеческим желанием; в этом отношении иллюзии сродни бредовым видениям, столь хорошо знакомым психиатрам, но все же отличаются от них, даже если не принимать в расчет структурную сложность бредовых видений. В последних принято выделять в качестве существенной черты противопоставление действительности, тогда как иллюзиям отнюдь не обязательно быть ложными, то есть неосуществимыми или противоречащими действительности. Так, девушка из мещанской семьи может мечтать о принце, который однажды на ней женится. Это вполне возможно, и случаи подобного рода известны. Но вот пришествие мессии, знаменующее начало золотого века, представляется куда менее реальным. В зависимости от личной установки тот или иной человек отнесет это убеждение либо к иллюзиям, либо к подобию бредовых видений. Не так-то просто подобрать примеры иллюзий, оправданных действительностью, но можно вспомнить иллюзию алхимиков, полагавших, будто все металлы возможно превратить в золото. Желание иметь много золота (как можно больше золота) изрядно ослабляется в наши дни пониманием предпосылок обогащения, при этом химия уже не признает превращение металлов в золото чем-то невозможным. Итак, мы называем веру иллюзией, когда к мотивировке присоединяется исполнение какого-либо желания; тем самым мы выносим за скобки отношение к действительности, а сама иллюзия попросту не предполагает подтверждения.

Составив себе общее представление о положении дел, вернемся к нашим религиозным учениям. Нужно повторить, что они все – иллюзии, не предполагающие доказательств; никого нельзя заставить считать их истинными или безоговорочно им верить. Некоторые из них настолько неправдоподобны, настолько противоречат всему фактическому знанию о мире, добытому немалым трудом, что мы вправе – учитывая, безусловно, все психологические различия – сопоставить эти убеждения с бредовыми видениями. Увы, мы не можем судить о подлинной ценности большинства из них, ибо они не только недоказуемы, но и неопровержимы. Нам известно слишком мало для критического их рассмотрения. Загадки мироздания раскрываются медленно перед нашим исследованием, на многие вопросы наука еще не в состоянии дать ответ. Однако научная работа остается для нас единственным путем, ведущим к познанию действительности вне нас. Будет, опять-таки, иллюзией ожидать чего-либо от интуиции и погружения в себя; так мы всего-навсего получим толику прозрений о нашей собственной душевной жизни (едва поддающихся истолкованию), но не найдем ответов на вопросы, столь легко разрешаемые религиозными учениями. Будет кощунственно заполнять эти бреши собственными измышлениями и по личному произволу объявлять те или иные части религиозной системы более или менее приемлемыми, ведь эти вопросы чересчур – можно даже сказать, до святости – величественны.

Здесь кто-нибудь наверняка сочтет нужным возразить: мол, и закоренелый скептик признает, что утверждения религии нельзя опровергнуть разумом, то почему бы тогда им не верить, раз на их стороне столько всего – и традиция, согласное мнение общества, и очевидное утешение, которое они сулят? В самом деле, почему бы и нет? Никого нельзя принуждать к вере, и точно так же нельзя принуждать и к безверию. Но не будем обманываться приятным самообольщением и думать, что такие доводы способны повести к правильному мышлению. Если вообще существуют негодные отговорки, то они перед нами. Неведение остается неведением; оно не подразумевает права верить во что бы то ни было. Ни один разумный человек не станет в иных отношениях поступать столь легкомысленно или довольствоваться столь жалким обоснованием своих суждений и своего поведения: нет, он позволяет себе подобное лишь в отношении наиболее возвышенного и святого. На самом же деле налицо попытки обмануть себя и других, убедить, что человек прочно держится религии, хотя давно уже оторвался от нее. Обращаясь к религиозным вопросам, люди впадают в грех изворотливой неискренности и совершают интеллектуальные проступки. Философы расширяют значения слов и понятий до такой степени, что в них почти не остается первоначального смысла. Они именуют «богом» некую размытую абстракцию, созданную ими самими, и тем самым предстают в глазах всего мира деистами, верующими в бога, могут даже похваляться, будто познали более высокое, более чистое понятие божества, хотя их бог – лишь пустая тень, а вовсе не могущественная личность религиозных учений. Критики призывают считать «глубоко религиозным» всякого, кто готов мириться с человеческой ничтожностью и бессилием перед мирозданием, пускай основную суть подлинно религиозной установки составляет не это чувство, но следующий шаг, отклик на него, поиск способа справиться с ним. Кто не делает этого шага, кто смиренно довольствуется мизерностью человека в громадном мире, тот, скорее, нерелигиозен в самом прямом смысле слова.

Наше исследование не предполагает давать оценку истинности религиозных учений. Нам достаточно того, что по своей психологической природе они оказались иллюзиями. Но нет надобности скрывать, что этот факт очень сильно сказывается на нашем отношении к тому вопросу, который многим должен казаться наиважнейшим. Мы более или менее знаем, в какие времена были созданы религиозные учения и какие люди их создавали. Когда же выяснятся мотивы, за этими учениями стоявшие, наша установка в отношении религиозной проблемы заметно сместится. Мы скажем себе, что было бы очень полезно иметь бога – творца мироздания и воплощение благого Провидения; что хорошо бы обрести нравственный миропорядок и загробную жизнь; но до чего же поразительно, что все обстоит именно так, как нам хотелось бы пожелать. Еще удивительнее следующее обстоятельство: нашим бедным, невежественным, угнетенным предкам посчастливилось решить все эти труднейшие загадки мироздания.