В конце концов ему удалось соорудить стартер из подручных средств, и двигатели завелись. Сколько еще протянут снегоходы, заведутся ли они снова, если встанут на полпути марафонской дистанции? Об этом можно было только гадать. Наше желание уже все-таки пробежать этот марафон вело к опрометчивым поступкам. Даг – приверженец высоких стандартов безопасности – очень беспокоился по этому поводу, и мы ощущали его волнение.

Неожиданным обстоятельством при второй попытке стал ледяной туман, но все-таки большую часть пробега удалось снять на видео. Пока Брент и Ричард надевали снегоступы и аккуратно застегивали все ремешки, я, чтобы не замерзнуть на таком морозе, все время подпрыгивал и махал руками и ногами.

– Я замерзаю, – сказал я участникам, – я начну двигаться вперед.

Я знал, что в снегоступах они без труда меня догонят.

– Я тоже, – сказал Ричард, он уже застегнул снегоступы и присоединился ко мне. – Бог нам всем в помощь.

Это были последние слова, сказанные перед тем, как мы, свесив головы и уклоняясь от невероятного холода, начали продираться сквозь белоснежную бездну.

Поскольку это была вторая и, по всей вероятности, последняя попытка пробежать марафон, Даг с самого начала все продумал самым тщательным образом. Мы пробежали полтора километра, а он уже начал интересоваться у Ричарда, помогают ли снегоступы. «Да, – сказал Ричард в камеру, – так гораздо лучше, все в порядке».

Все шло хорошо, с самого начала эта попытка пробежать всю дистанцию вселяла гораздо больше надежд, чем предыдущая. Теперь мне в моих кроссовках постараться бы и не отстать от группы – задача не из легких.

Я сильно замерз, пока стоял без движения, поэтому в надежде согреться стартовал довольно энергично. Быстрый бег помогал сохранять температуру тела, но никакие усилия не помогали согреть ноги. Под стопой не было платформы снегоступов, поэтому я постоянно проваливался сквозь твердую корочку льда, температура под ней была минус сорок восемь градусов по Цельсию. Для смены всех трех самонагревающихся грелок в каждой из кроссовок приходилось регулярно останавливаться. За то время, что уходило у меня на возню с грелками, я начинал быстро замерзать, но это было неизбежное зло: без свежих грелок обморожение было неизбежным.

На протяжении первой половины дистанции мы с трудом продвигались вперед, не упуская друг друга из поля зрения. Чтобы не отставать, я рвался изо всех сил, и меня это очень изматывало. Иногда я забегал вперед, останавливался, менял грелки, остальные нагоняли меня, и я опять отставал – типичная гонка черепахи и зайца. Во время остановки я успевал замерзнуть и потом ускорялся, пытаясь согреться. Пару раз я спрашивал у Дага, достаточно ли близко все находятся друг к другу для полного контроля безопасности. Он уверял меня, что все в порядке. Меня это успокаивало, потому что бежать быстрее я уже не мог.

Во время остановок влажные испарения моментально конденсировались на очках, и с каждым разом они все больше и больше запотевали. Иногда я снимал очки, чтобы видеть маршрут, и тогда глаза тут же наполнялись слезами, которые замерзали и причиняли боль. Поэтому я больше не трогал очки и двигался как в легком тумане.

В пути мы иногда перекидывались друг с другом парой слов – по большей части это были жалобы на холод (температура упала до минус сорока). В наших масках, закрывающих нос и рот, разговаривать было трудно. Но и снимать их было нельзя: если просто так дышать очень холодным воздухом, можно повредить трахею.

К двадцать седьмому километру на лице под неопреновой маской образовались сосульки, стало сложнее есть, пить и даже просто шевелить головой. По мягкому снегу я бежал адски медленно, а чем быстрее пытался, тем глубже проваливались ноги. Ощущение было такое, что я бегу изо всех сил, каждая мышца работала на пределе, но меня засасывал снег, и я перемещался вперед очень медленно. К двадцать девятому километру я начал сильно сомневаться, что добегу марафон до конца. Сердце бешено колотилось, но я практически не продвигался.

Я закоченел, но продолжал бежать.

На тридцать втором километре я уже не мог сжать замерзшие руки в кулаки, и мне не хватало подвижности пальцев, чтобы поменять грелки в кроссовках. На том диком морозе ничто, кроме бега на грани возможностей и сил, не могло помочь мне сохранить тепло в организме, но, похоже, и этого было недостаточно. Холод меня побеждал, он просачивался в каждый шов на одежде.

Когда холод переходит грань восприятия, перестаешь ощущать, что с тобой происходит. «Я замерзаю? Да нет, все хорошо. Погодите минуту, я не чувствую пальцев на ногах! Может, мне остановиться?» При предельно низкой температуре воздуха даже минутная потеря способности к здравой оценке состояния может стоить части тела. Если в Долине Смерти еще можно было скрыться от жары и передохнуть, то здесь от холода деваться некуда, спрятаться негде.

Был еще один фактор, который мы не учли при подготовке мероприятия, – высота. Думая о беге по ровному, относительно плоскому полярному плато, мы напрочь упустили подготовку к бегу на высоте три тысячи триста пятьдесят две целых восемь десятых метра. От мороза неопреновая маска затвердела, и я сквозь нее всасывал разреженный холодный воздух. Каждый вдох был похож на попытку втянуть в себя кубик льда через соломинку. Я бежал по огромному, самому пустому на земле пространству и задыхался.

Что заставляло меня бежать? Это просто: вызов самому себе, прорыв за границы возможного, приключение, ради которого я и жил. Я не говорю даже о том, что никто раньше не бегал марафон до Южного полюса, а многие сомневающиеся утверждали, что это в принципе невозможно. Я изо всех сил стремился доказать обратное, и мне было не важно, насколько это все неразумно, трудновыполнимо и опасно. Тот факт, что сам процесс уничтожал меня, только повышал мой боевой дух. Я хотел доказать (пусть даже только самому себе): это можно сделать, нет ничего невозможного.

На тридцать пятом километре промокшая от дыхания маска замерзла совсем и превратилась в ледяной камень. Комок льда заткнул рот, и я больше не мог ни есть, ни пить. Но сейчас меня беспокоило не это, а небольшая щель, которая образовалась между краем очков и маской. Антарктический воздух беспрепятственно заползал туда, обжигая кожу на левой щеке. Маска замерзла, ее никак не сдвинуть, и поэтому невозможно закрыть эту щель. У меня было ощущение, что в щеку ввели новокаин: сначала чувствуешь укол, потом это место немного побаливает, а затем немеет.

Так люди и погибают от холода: они слишком упорствуют, но не понимают опасности, пока не становится поздно. Ситуация становилась критической: каждый шаг стоил мне невероятных усилий, «топливо» в мышцах заканчивалось, а как-то положить в рот еду я не мог. Колючий воздух бил в лицо, я как только мог наклонялся вперед, чтобы уменьшить воздействие злого встречного ветра и не допустить дальнейшего обморожения. Я тащился все дальше, стараясь переставлять ноги по мягкому снегу, игнорируя обжигающий ветер и надеясь, что доберусь до полюса прежде, чем превращусь в снежный ком.

Периодически я поднимал глаза в надежде увидеть хоть что-то впереди. Стекла очков запотели и замерзли, поэтому мне было сложно определить даже, где горизонт. Поле зрения было сильно ограничено, куда ни глянь, я видел только белизну.