— Он в одиночку греб на этой длинной и тяжелой лодке всю дорогу по морю и еще по доброй части Согне-фьорда, — ответил Торир. — Отважный человек.

— Сильный, как медведь или дикий вепрь, хотя я называю его волчьей мордой. — Глаза Эйрика яростно сверкнули из-под обесцвеченных солнцем и морем бровей. — Что ты видел сам?

— Мы вернулись домой со свадьбы Торольва днем раньше. Он вместе со своей молодой женой приехал с нами. Команда Эльвира возвратилась немного раньше. Ты хорошо поступил, король, позволив им уйти с миром. Они сообщили нам новости. Торольв и Аринбьёрн были опечалены. Они боялись, что никогда больше не увидят Эгиля. Но он появился там уже на следующее утро.

— Расскажи мне, как он хвастался своими преступлениями.

— Он рассказал правду. — Торир расправил плечи. — Я не стану ничего скрывать от тебя. — Гуннхильд позже подумала, что этот рассказ так или иначе разойдется повсюду. Народ внимательно прислушивается к таким вещам. А Эгиль не отличался застенчивостью. — Он сложил стихи об этом. Он скальд, король, скальд, в котором зреют семена величия.

Эйрик откинулся на спинку своей скамьи и сложил руки на груди.

— Расскажи мне эти стихи.

Хёвдинг без удовольствия, но с достоинством проговорил:

Эйрик медленно кивнул. Саги прославляли живых куда больше, чем любой камень, на котором рунами был начертан перечень дел, — они были подобны ветру, который из года в год разносит по свету семена одуванчика. А в стихах Эгиля по крайней мере о нем говорилось с почтением.

Тем не менее разговор продолжался еще долго. Эйрик не выказывал ни малейшего желания идти на соглашение.

— Истинно говорил мне отец, — сказал он, — что, имея дела с этим семейством, никто не может считать себя в безопасности.

И все же, Торир был приемным отцом Эйрика и привел множество доводов. Аринбьёрн был его побратимом; правда, будучи детьми, они иногда ссорились, но к тому времени, когда Эйрику пришло время уехать, они стали хорошими друзьями. К тому же великому человеку приличествовало великодушие.

Так что в конце концов он сказал:

— Мы можем договориться. Первым условием будет то, что этот Эгиль не станет надолго задерживаться в моем королевстве. Тогда — ради тебя, Торир, — я возьму виру за Барда и тех, других, и выкуп за скотину.

Он назначил высокую цену. Торир привез с собой много марок серебра и заплатил сразу же. Тем вечером и утром они ели и пили вместе, хотя между ними не было обычной сердечности. Затем Торир отправился домой.

Когда Гуннхильд услышала о прибытии хёвдинга, она догадалась, каким было его намерение, и попыталась убедить Эйрика предать смерти и Эгиля, и любого, кто встал бы на его сторону. Однако на следующий день она не стала укорять мужа за то, что он не сделал этого. Такое поведение могло бы только заставить его заупрямиться. Ей следовало добиться того, чтобы он запомнил, что на этот раз не послушался ее, и потом заранее спрашивал у нее совета. Власть над ним должен был укрепить их новый сын. Оставшись одна минувшей ночью, она пела заклинательные песни над одной вещью, которую без ведома мужа купила у бродячего торговца, — камнями из пузыря холощеного жеребенка. Таким образом она удостоверилась, что и второй ребенок, которого король зачал в ней, тоже будет сыном.

Зимнее солнцестояние Эйрик и Гуннхильд встретили в гостях у конунга Харальда Прекрасноволосого в Хадаланне. Там они услышали полный рассказ о том, что случилось этим летом.

Когда Харальд был в Викине, в своем имении на берегу Осло-фьорда, туда пришло судно из Англии. Кормчий сказал, что привез подарок от английского короля Ательстана. Язык жителей Англии был схож с тем, на котором говорили в Северных странах, так что норвежцы и англичане без особого труда понимали друг друга. Когда весть дошла до Харальда, он приказал немедленно привести к нему приезжих и радушно принял их.

Ательстана именовали и Набожным и Победоносным. Оба этих прозвища были заслужены им по праву. Он был внуком Альфреда Великого. Его отец Эдвард вместе со своей сестрой Этельфлед, вдовой эрла[17] Мерсии, совместно вели войну, в ходе которой отразили последнее нашествие датских войск и подчинили данов, обитавших на востоке Англии, английской короне. После смерти Этельфлед Эдвард принял под свою руку Мерсию и Уэссекс. Принцы Уэльса признали себя его вассалами и платили ему дань. Когда Эдвард скончался, Ательстан захватил Нортумбрию и заставил королей Шотландии и Стрэт-Клайда признать себя их сюзереном. И послов в Норвегию он направил явно неспроста.

Предводитель приезжих показал конунгу меч. Его рукоять сияла позолотой, ножны были инкрустированы золотом и серебром и усеяны драгоценными камнями.

— Король Ательстан посылает тебе этот меч и просит принять его, — громко провозгласил посол. Восхищенный Харальд взял оружие. — Теперь ты принял меч короля, согласно его воле, — сказал посол, — и потому стал его вассалом, ибо тот, кто берет меч короля, становится человеком короля.

В числе приплывших на корабле был христианский священник, и англичане регулярно исповедовались. Однако они, вероятно, внутренне содрогнулись, увидев, что лицо конунга Харальда Прекрасноволосого пошло красными и белыми пятнами. Но он лишь отбросил меч и холодно приказал поселить прибывших где угодно, только не в его доме.

Не в его привычках было позволять гневу владеть собой. Он, напротив, предпочитал сдерживаться до тех пор, пока гнев не иссякал, а потом уже думать, что делать. На следующий день он обсудил случившееся с самыми разумными из своих друзей. Все они в один голос советовали ему позволить иноземцам с миром вернуться домой. Конунг согласился с ними и отпустил англичан, не передав с ними ни слова для Ательстана.

Зимой конунг не раз возвращался мыслями к поступку англичан. Он отнюдь не считал, что английский король на самом деле имел в виду то, что было сказано вслух. Это не могло быть и бессмысленным оскорблением. В конце концов он пришел к выводу, что это было предупреждением: норвежцам, дескать, лучше оставить Англию в покое. Харальд был стар и пресыщен, но его сыновья таковыми не были. Конунг думал, как бы ему ответить Ательстану в том же духе.

К тому времени Гуннхильд родила второго сына. Роды прошли гораздо легче, чем в первый раз. Эйрик пошел навстречу ее желанию и назвал младенца Рёгнвальдом, в честь деда жены. Так что шансы на то, что власть останется у ее и Эйрика потомков, увеличились вдвое. Она передала новорожденного кормилицам, чтобы не испортить грудь кормлением. Сохранение молодой красоты было одним из путей удержать Эйрика возле себя. Вторым было изобретение новых способов возбуждать в нем желание. Иногда, когда никто не мог ее видеть, Гуннхильд завязывала хитрыми узлами нить, сплетенную из ее и его волос — она незаметно собирала локоны мужа, когда его подстригали, — и тихонько бормотала финские заклинания, натирая свою маленькую статуэтку Фрейра козьим жиром.