— Торольв был хорошим человеком, пока Эгиль не подмял его под себя, — резко бросила королева. — Теперь они оба стали одинаковыми.

Эйрик резко взмахнул рукой. Этот жест означал, что он не станет больше говорить на эту тему. И Гуннхильд прекратила пререкаться. Ей следовало дожидаться нужного момента, а тем временем прясть свою пряжу, как подобает женщине.

Каждый год поздней весной в Гауле, в Сигнафюльки, совершалось великое жертвоприношение ради доброго лета и богатого урожая. Люди во множестве стекались туда из ближних и дальних мест и оставались на несколько дней. Они вели разговоры, пьянствовали, соревновались между собой, торговали. Гуннхильд казалось, что на этом собрании можно было сделать что-нибудь еще. И земля, и поселение, где все это происходило, принадлежали конунгу Харальду, но сам он вряд ли бывал там. На сей раз туда намеревался направиться Эйрик, а с ним и жена, недавно благополучно разрешившаяся от бремени мальчиком, которому дали имя Гутхорм.

Молодой король высоко ценил ее братьев Ольва Корабельщика и Эйвинда Хвастуна. Они были умелыми моряками и сильными бойцами, но своим надменным поведением оба заслужили нелюбовь, а порой и ненависть среди бондов. Гуннхильд встретилась с братьями в Гауле.

— Очень может быть, что в собравшейся толпе случайно убьют одного-двоих человек, — сказала она. — Я хотела бы, чтобы среди них оказался сын Скаллагрима или, еще лучше, оба сына.

— Только не в поселении! — заметил Ольв. — На время сбора эта земля священна.

— Я знаю, — согласилась Гуннхильд, — но ведь приезжие расположатся по всей округе и будут бродить повсюду.

Эйвинд тряхнул огненно-рыжими волосами.

— Тогда это будет нетрудно! — смеясь, воскликнул он. Он всегда был дерзким и безрассудным.

— Мы постараемся, — пообещал Ольв. Сыновья Эзура Сивобородого мало знали Торольва и совсем не были знакомы с Эгилем, но ненависть сестры к этим людям была для них вполне достаточным основанием, чтобы убить кого угодно. А Гуннхильд должна была позаботиться о том, чтобы они были хорошо вознаграждены и, конечно, чтобы их поступок не вызвал неудовольствия ее мужа.

Вскоре после этого разговора Эйрик со своей королевой, дружинниками и слугами отправился на корабле в Гаулу. Плавание оказалось очень легким, как будто ветер и море желали помочь Гуннхильд скорее совершить месть.

Каждый вечер корабль причаливал к берегу в таких местах, где хотя бы король и королева могли переночевать под крышей. Затем корабль, повинуясь кормчему, завернул в Согне-фьорд и двинулся вверх по нему между берегами, которые становились все выше и выше. С них, искрясь, срывались водопадами реки, прятавшиеся в густых лесах, за утесы цеплялись хутора. Корабль же двигался все дальше и дальше, пока не достиг желанного причала. Там уже скопилось изрядное количество кораблей и лодок, но для королевского судна был приготовлен корабельный сарай. Тут же рванулся с места гонец, и вскоре королю, королеве и знатнейшим из их спутников подали лошадей, чтобы ехать в поселок.

Зал был богато увешан сияющими золотом и серебром драпировками, столбы украшала резьба, восславлявшая двенадцать высших богов. Вечерний пир оказался достойным великолепия убранства. Впрочем, Гуннхильд почти не чувствовала вкуса меда, который ей наливали. А перед королем с приветственными словами один за другим представали присутствовавшие.

Но вот ее сердце забилось чаще. Перед высоким местом остановился Торир, а обок с ним — Торольв, Торольв, который не имел никакого права выглядеть таким красавцем. Ах, если бы он был столь же уродливым, как Эгиль!

На приветствие хёвдинга Эйрик ответил улыбкой, а исландцу только кивнул. Лицо Торольва напряглось. Гуннхильд он лишь окинул беглым взглядом. Затем эти двое ушли и сели на свои места. Потом она видела их только случайно, мельком. Действительно ли он выглядел не столь радостным, как обычно, или ей так показалось, потому что она этого хотела? Она плохо спала той ночью.

На следующий день Ольв пришел к сестре в женский дом, как они и договаривались. Гуннхильд позаботилась о том, чтобы рядом никого не было.

— Эгиль здесь? — спросила она брата, как только тот закрыл дверь.

— Нет, — ответил он. — Я затесался в толпу их людей и все выведал. Когда Торир собрался ехать, он сказал своему сыну Аринбьёрну, что Эгиль должен остаться. Что при характере Эгиля, твоей хитрости и королевском могуществе — его собственные слова — трудно будет сохранить мир на празднике. Но Эгиль согласился остаться лишь в том случае, если Аринбьёрн тоже не поедет. Аринбьёрн пошел на это ради дружбы. Говорят, что он хотел бы когда-нибудь вступить в личную дружину твоего мужа. Мне кажется, что от человека, который выказывает такую преданность, не стоит отказываться.

— Возможно, если только он освободится от Эгиля, — резко откликнулась Гуннхильд. — Ладно, в таком случае отправь в Хельхейм одного Торольва. Это может заставить его брата выбраться из своего безопасного убежища.

Ольв нахмурился:

— Это будет нелегко. Торир и Торольв все время держатся вместе. А от них не отходят еще двое — могучие, сильные, как быки. Я слышал, что они родственники Торира и ходили в викинг вместе с Эгилем и Торольвом. — Он пожал плечами. — Что ж, посмотрим, что выйдет.

Гуннхильд прикусила губу.

И потянулись бесконечные дни, когда Гуннхильд могла быть только королевой — любезной или отчужденной. В полях пестрели палатки и наскоро сколоченные из досок сараи. Люди толпами шлялись повсюду, толкались, хвастались, развлекались различными играми, потели и воняли. Но наконец наступил великий день. Он оказался пасмурным, с серого неба то и дело срывались короткие дожди, но камень-жертвенник был прикрыт крышей. А то, как смердела промокшая шерстяная одежда на давно не мывшихся мужчинах, никого нисколько не тревожило. После жертвоприношения все набились в зал; оттуда убрали гобелены, так как следовало окропить все лошадиной кровью. Мужчины ели свежесваренное мясо — от него еще поднимался пар — и пили мясной отвар.

Гуннхильд, как и остальные немногочисленные женщины, не занятые по хозяйству, не принимала во всем этом никакого участия. Время от времени она даже оставалась в одиночестве и тогда принималась расхаживать по маленькой комнате и пыталась найти ошибки в своих действиях. Больше ей ничего не оставалось. Было бы неблагоразумно пускать в дело колдовство: это, помимо всего прочего, вполне могло вызвать гнев богов.

Затем Гуннхильд пришлось сидеть рядом с Эйриком и смотреть на жадно жрущих и пьющих мужчин до тех пор, пока не стало приличным заявить, что она устала, и удалиться в женский дом, где была устроена спальня для короля и королевы и где она не видела Торольва.

На следующее утро самые дальние гости начали разъезжаться. Через несколько дней все должно было закончиться. Пересекая двор, Гуннхильд заметила Эйвинда и подозвала его к себе. Они стояли в стороне и говорили полушепотом.

— Почему вы так ничего и не сделали? — резко спросила она брата. — Вы боитесь?