— Это доказывает лишь то, что для меня был выбран один предмет.

— Я напомню вам об этих словах, как только ее привезут, — холодно улыбнулась графиня.

— Это не объясняет авансы вашего сына мне после приглашения сюда его невесты, — не сдавалась Ларк.

— Вы слышали его слова за обедом, дорогая. Он сказал правду. Он не приглашал Катбертсонов в Грейшир-Мэнор. Это сделала я. Она ему не подходит, милая. Я хотела, чтобы он сам это понял. А он разозлился на меня за это. И до сих пор в ярости. Сомневаюсь, что он когда-нибудь меня простит, но он не слышал самого худшего. Боюсь, они не уедут.

Ларк, разинув рот, сникла.

— Что?! — взорвалась графиня. — Не воображаете же вы, что я благословлю такой союз? Вы ведь знаете, что Бэзил любит вас?

— Ничего я не знаю.

— И он тоже… пока, — победно объявила графиня, — но узнает.

Ларк снова встала. На сей раз графиня не остановила ее.

— В море мне от тебя нет никакой пользы, Уилл. — сказал Кинг. — Ты нужен мне на берегу, чтобы присматривать за охраной… Кроме того, нет необходимости нам обоим рисковать жизнью и здоровьем. Так что кончим об этом.

Кинг, Леандр Маркем и Уилл Боулз сидели за щербатым дубовым столом в гостинице «Шесть колоколов». Кинг и Леандр отправились подальше от Грейшир-Мэнора и разразившегося там хаоса. По дороге они прихватили Уилла, и Кинг уже пожалел об этом.

— Я не ребенок. Кинг, мне двадцать три, — пробурчал Уилл. — Здесь, на корнуоллском побережье, это зрелый возраст. Посмотри на мои руки. Они могут драить палубы, тянуть канаты и ставить паруса. Я хочу в море. Ты же знаешь, оно и у меня в крови.

Кинг покачал головой.

— Слишком многое поставлено на карту, чтобы я отвлекался, не спуская с тебя глаз, — сказал он. — Кроме того, твоя мать меня убьет.

— Ей знать ни к чему.

— Достаточно того, что я знаю, — возразил Кинг. — Я не стану ее обманывать… никогда. Хватит того, что я обманываю всех остальных. Если ты действительно хочешь помочь мне, Уилл, будь на своем посту в бухте. Я иду буквально по лезвию ножа, и хотел бы добраться до конца так, чтобы моей шее ничего не грозило.

— И как долго ты собираешься идти по лезвию? — спросил Леандр, отхлебнув пива. — До сих пор тебе везло, но это не может длиться вечно. Становится все труднее подкупать береговую охрану, особенно новичков.

— Пока Адмиралтейство не снимет меня с этого проклятого крючка, — отрезал Кинг, — но, похоже, это произойдет не скоро.

— После твоей женитьбы?

— Я не собираюсь жениться, Ли, — устало сказал Кинг.

— Не на леди Энн, конечно, но графиня не даст тебе покоя, пока ты не обзаведешься наследником.

— Нет, не на леди Энн, — согласился Кинг, — именно поэтому мы здесь, чтобы улеглась пыль после отъезда Катбертсонов. Слава Богу, к тому времени, когда мы вернемся, они давно уедут, а других перспектив я в настоящее время не имею.

Подняв бровь, Леандр открыл было рот, но появилась разбитная официантка с тремя тарелками тушеной говядины. Кинг был этому рад. Хоть перемена темы и увела разговор от просьбы Уилла, но вывела его на опасную почву. Его щека все еще помнила пощечину Ларк. Хотя отпечаток давно исчез. Кинг часто довил себя на том, что рассеянно потирает щеку, даже теперь, в переполненном пабе, набитом громкоголосыми пьяными моряками.

Ели молча. Тушеное мясо было вкусным и горячим, конечно, его не сравнить с блюдами повара Грейшир-Мэнора. Но оно вполне годилось после долгой верховой езды. Кинг мчатся, надеясь, что бьющий в лицо ветер очистит душу, хотя не думал, что в его жизни что-то было чистым. Лишь маленькое нежное создание, укравшее его сердце, чей образ не давал ему вчера заснуть, и он не сомневался, что так будет еще несколько ночей. Отложив сатфетку, Кинг вынул из жилетного кармана маленькую глиняную трубку и кисет с табаком. Набивание и раскуривание трубки доставляло ему больше удовольствия, чем само курение, поскольку этот ритуал успокаивал. И Кинг закуривал только тогда, когда нужно было расслабиться. Как сейчас, когда образ Ларк грезился ему в каждом колечке дыма, поднимавшемся к потолку. Но в ароматной завесе табачного дыма материализовался другой образ. Перед ним во всей своей огненноволосой полногрудой красоте предстала Хейзл Хелстон.

Кинг встал.

— Х-хейзл? — приветственно кивнул он. Остальные, неловко поднявшись, последовали его примеру.

— Садитесь, — отмахнулась она, криво усмехнувшись. — Я ведь здесь работаю.

Леандр и Уилл сели, но Кинг остался стоять. Он искоса взглянул на своих компаньонов. У Леандра было невинное лицо, Уилл же покрылся красными пятнами и не знал, куда глаза девать. Кинг прищурился. Так вот оно что.

— Много времени утекло, Кинг, — промурлыкала Хейзл, подходя ближе. — Уилл сказал, что ты вернулся несколько недель назад. Мог бы и навестить.

— Я слышал, ты вышла замуж, — сказал Кинг. — Прими мои поздравления. Капитан Джим Хелстон прекрасный человек, я желаю вам счастья.

— Джим женат на море, — передернула плечами Хейзл. — Он ушел давно. Я уже счет месяцам потеряла.

— И ты стала здесь пота… подавальщицей? — ловко поправился Кинг.

— Да, от скуки, — ответила она.

— Я сам собираюсь в море. Разве Уилл тебе не говорил? — Он метнул свирепый взгляд на уткнувшегося в тарелку пунцового юношу.

— Кажется, упоминал.

Кинг смотрел в ее глаза цвета штормового моря. Они пожирали, его. Как хорошо он помнил их, затуманенных страстью, расширившихся от желания, когда она лежала в его объятиях. Сейчас на Хейзл был белый накрахмаленный чепец, не скрывавший ее огненных волос, выбивавшихся из-под него словно пламенный ореол. Но она не святая. И имеет странный дар соблазнить его без единого слова.

Наряд Хейзл открывал больше, чем приличествовало при ее пышной груди. Тугие соски проступали сквозь ткань, и время от времени Кинг поглядывал, на них. Но больше всего потрясло его то, что все ее пышные прелести не вызывали у него прежней реакции. Хотя он вспоминал, как держит эту молочно-белую грудь в своих руках, как Хейзл прижимается к его нагому торсу, вспоминал форму этих невероятных сосков, наливавшихся под его языком, шелковистое тепло между ее бедрами. Он ничего этого не хотел. Хейзл Хелстон, урожденная Поттс, принадлежит другому времени, когда он был молод, моложе смущенного Уилла. Все вожделение, жар и завоевания тех дней жили лишь в уголках памяти, как будто это происходило с кем-то другим. Теперь его манили окрашенные солнцем золотистые локоны и медовые на вкус губы. Он жаждал мягкой, податливой, совершенной в своей невинности плоти. Плоти, которая так точно подходила к его собственной, несмотря на разницу в росте. Это как никогда стало ясно ему теперь, когда, он смотрел на то, что так откровенно предлагала ему Хейзл под косыми взглядами завсегдатаев «Шести колоколов».