Вскоре они со Стеллой толкают коляски с малышами, гуляя рядом по Портобелло-роуд. Кто-то из лоточников постарше бросает на Анну взгляд, который она оставляет без внимания. Она без труда улавливает неодобрение, за свою недолгую жизнь она его немало хлебнула.

– Мой муж работает в подземке, – говорит Стелла, склоняясь вперед, чтобы вытереть молочный пузырек в углу рта Розы. – Убирает в тоннелях, говорит, там полно человеческих волос.

Она на мгновение останавливается, словно замирает от удивления перед тоннелями человеческих волос.

– А твой чем занимается?

Стелла упорно не замечает того, что Анна и Льюис не женаты.

Анна тоже какое-то время молчит. Она же не может сказать: не знаю, никак не разберусь.

– Бизнесом, – отвечает она наконец.

Да, бизнесом, – иногда из-за этого его по полночи не бывает дома, – что бы это ни значило. Когда Анна спрашивает, Льюис отвечает лишь:

– Это проект быстрого обогащения, потому что я хочу, чтобы мы скорее разбогатели.

Еще Льюис говорит:

– Незачем тебе общаться с этой женщиной. Не надо, чтобы наши дочки росли вместе.

Сегодня он вернулся рано, и отбивные все еще лежат между ними на столе, в пергаментной бумаге, сырые.

– Да? Это почему же?

– Просто не надо. Того, что я так сказал, должно быть достаточно.

– Да неужели? – Анна встает и берется за край стола. – Это твой отец, да? Мы так далеко уехали, чтобы от него сбежать, но ты ничего с собой не можешь поделать, правда? Такое ощущение, что ты говоришь его голосом.

Так и есть: отец Льюиса постоянно твердит о том, что телевизор заполонили черные, и о том, как выключает их, едва увидев, пока они не успели с ним заговорить.

– Просто запомни, – бубнит Льюис.

И то, как он откидывается на спинку стула, бесит Анну, можно подумать, спор пришел к завершению. Несмотря на религиозность отца, она не привыкла к тому, что мужчины устанавливают правила. В их доме всегда рулила мать.

На Льюисе костюм, его сшил «один знакомый», он в новой шляпе, хотя и сидит за столом, – его отец скорее умер бы, чем позволил себе такое. Когда отбивные перелетают стол, одна шлепается ему на лацкан пиджака и прилипает жирной стороной. Льюис смотрит на мясо с таким ужасом, словно его собственные внутренние органы вывалились наружу. Он берет отбивную большим и указательным пальцами за тонкий край и медленно отрывает. Жирное пятно остается на ткани навсегда.

Анна начинает скучать по деревьям. Ей кажется, что давление в затылке исчезнет, если просто какое-то время постоять под прохладными осенними кронами, там, дома. Она едет с Руби в Гайд-парк на метро – везет ее на руках, потому что коляску по лестницам не затащишь, – и показывает ей деревья. Платаны врезаются в осеннее небо, у них красивые листья, – красные и желтые, – но они такие высокие, что кружится голова. Пространство между деревьями словно выставлено напоказ.

– Смотри, Руби.

Личико Руби поворачивается в белом шерстяном одеяле, она тихонько хнычет, но успокаивается, когда ее голубовато-серые глаза останавливаются на колышущихся листьях. Анне приходит в голову, что она признала свое по праву рождения.

– Однажды я отвезу тебя домой, – шепчет Анна ей на ухо. – Я покажу тебе, что такое настоящий лес.

Мы с Томом рыскали по кладовке, как звери.

– А это?

Я подняла мешок гниющей муки, и бумага лопнула по шву. Мука была слежавшейся, как бетон.

– Она грязная, – ответил Том.

– Есть зажарка для подливки, – сказала я, заглядывая в пакет. – Но к ней что-нибудь нужно. Я могу попробовать снова поохотиться, раз Криспин ушел. Он начал меня учить. Тогда будет мясо к подливке.

Криспин, по обыкновению, ушел пару дней назад и не вернулся; я видела его тень, выбиравшуюся за калитку при свете звезд. Я подозревала, что у него есть какие-то знакомые, у которых можно пожить, и его там хорошо кормят. Он не выглядел таким истощенным, какими понемногу становились мы все. Зная его, можно было предположить, что делиться он не станет.

– Вот немножко риса, – произнес Том. – Это наша последняя еда.

Он надолго замолчал.

– Обосраться можно, – наконец тихо сказал он. – Я – так прямо сейчас готов.

Я сняла со стены ружье и стала смотреть на него, держа в руках, чтобы собраться с духом. Подумала, какое лицо будет у Элизабет, когда я принесу ей мертвого кролика, надеясь придать себе смелости.

Снаружи начал таять снег. Повсюду что-то хлюпало, тихонько булькало, трескающийся наст хрустел, как фруктовое мороженое. Озеро отливало тусклым серебром – под цвет глаз Криспина. Я осторожно шла, держа ружье наизготовку, но, кроме меня, вокруг не было ни единого живого существа: ни крысы, ни птицы, ни червяка, что уж говорить про кроликов. Только скользили и капали снег со льдом, снова становясь жидкостью, точно весь мир пришел в движение. Мне пришло в голову, что мы четверо будто тоже замерзли, превратились в неподвижные ледышки, и скоро все опять забурлит и начнет меняться.

– Тень, – тихонько позвала я, но ответа не было.

Он ненавидел голод, вспомнила я. Если я слишком долго не ела, он начинал нервничать и уговаривал меня вернуться домой, к столу и тарелке. Теперь мой голод следовал за мной, как зверь, я видела его краем глаза. Если я не буду обращать на него внимания, он не приблизится, но если на нем сосредоточиться, он с ревом на меня бросится. Я заметила несколько травинок, пробившихся сквозь снег, – зеленых и крепких, – присела, сорвала парочку и пожевала; стало легче. Я сорвала еще и положила их в карман для Тома.

Потом снова подняла ружье, решив попытаться в последний раз, и двинулась дальше. Когда я шла мимо теплицы, за одним из окон всплыло лицо, и раздался дробный стук по стеклу. Я дернулась, ружье неуправляемо качнулось и уставилось в небо.

– Эй, – произнес голос, приглушенный стеклом, – эй, ты что там делаешь?

Я взглянула внимательнее. Это был мистер Зеленая Машина, который нарубил нам дров. Я видела его темные волосы и бледное лицо. Он пропал из окна и вышел наружу, тяжело дыша.

– Бога ради. Зачем ты бегаешь с ружьем? Это штука опасная, знаешь ли.

Я опустила ружье.

– Охочусь на кроликов.

Я не могла понять, доверяю ли этому человеку.

Он вынул грязный красный платок и вытер лицо.

– На кроликов? Вы что там, совсем до ручки дошли?

Я стояла и молчала.

– Если да, то, может, я могу помочь? Ты бледная как полотно. И выглядишь не очень.

Он тоже выглядел не очень. Кожа под глазами опухла и покраснела.