Несколько дней спустя милюковские «Последние новости» писали: «Восстание матросов в Кронштадте, длящееся уже две недели, в последние дни значительно разрослось. В числе восставших – полностью судовые команды «Петропавловска», «Андрея Первозванного», «России», «Адмирала Макарова», «Олега», «Авроры» (!!! – И. Д.) и нескольких более мелких судов… Восставшие убили комиссаров… Посланные для усмирения войска обстреляны орудиями и отступили…»

Теми или иными путями эти известия разносились по России, будоражили народ.

К концу февраля обстановка на острове накалилась. Однако власть имущие почему-то не придали должного значения тревожным известиям.

«В Кронштадте совершенно спокойное и обыкновенное настроение», – благодушно заявлял 26 февраля на заседании Петросовета его тогдашний председатель г. Зиновьев.

На этом же заседании начальник политотдела Балтфлота Н. Кузьмин заверял, что «моряки так же верны революции, как всегда».

А уже через три дня Кронштадт начал…

1 марта в Кронштадте выступил М. И. Калинин. Обычно умеющий уговорить и вдохновить массы, на этот раз он оказался бессильным.

На другой день, 2 марта, открылось общегородское делегатское собрание, президиум которого был преобразован в Ревком под председательством С. Петриченко. Власть в Кронштадте перешла в руки восставших.

* * *

Кем же был человек, оказавшийся во главе кронштадтских событий?

Степан Максимович Петриченко происходил из семьи малоземельного крестьянина Жиздринского уезда Калужской губернии. Родился в 1892 г. Когда ему исполнилось два года, отец с семьей переехал в Запорожье, где стал работать на металлургическом заводе. Окончив двухклассное городское училище, 14 лет от роду, на тот же завод поступил и Степан Работал металлистом, а в 1913 г. его призвали на военно-морскую службу, где он исполнял обязанности писаря и хозяйственные должности. «Во время войны, – вспоминал он впоследствии, – от души кричал «ура» на всяких смотрах и парадах в честь побед российского оружия и болел душой при поражениях». Ни в каких партиях не состоял. Но в Февральской революции принял активное участие, выступал на митингах, а после Октября «всеми силами старался за укрепление советского строя».

По поводу Брестского мира высказывался отрицательно, выступая против ухода Финляндии, Литвы, Латвии, Эстонии, передачи Черноморского флота Германии и т. д., за что ему предложили уйти с линкора. Пробирался на Украину для борьбы со Скоропадским, но был арестован, просидел по тюрьмам три месяца и вернулся на линкор «Петропавловск», где ведал канцелярией корабля. Записался в сочувствующие РКП и в этом качестве состоял до самого восстания. Принимал участие в ликвидации мятежа на Красной горке.

В общем, обычная биография обычного «военмора».

* * *

Теплым августовским днем 1927 г. у здания Советского консульства в Риге долго прохаживался в глубокой задумчивости плотный, еще не старый человек. Уже и полицейский стал обращать на него внимание. Наконец, словно отбросив сомнения, он решительно зашагал к входу.

– Здравствуйте, – сказал он, войдя в кабинет консула. – Я – Степан Петриченко. Прошу советское правительство разрешить мне стать советским гражданином и вернуться на Родину. Вот мое заявление на имя Михаила Ивановича Калинина. – Он протянул несколько листков бумаги.

Консул взял заявление и начал читать:

«Кронштадтское восстание свалилось на мою голову против моей доброй воли или желания… Я не был ни душой, ни телом в подготовке этого восстания (оно было для меня неожиданным). Принял участие опять-таки потому, что слишком чутко принимал к сердцу все нужды тружеников и всегда готов был положить свою голову за интересы трудящихся. Но беда была в том, что… я… был политически наивным младенцем. Политическая наивность привела меня, кроме Кронштадтского восстания, уже на финляндской территории к еще большим и тягчайшим преступлениям – это вольная и невольная попытка вести борьбу против СССР. Для этого мне пришлось иметь общение со всеми, кто этого хотел: например, с Савинковым, Чайковским, Врангелем, Национальным комитетом вообще и персонально с Бурцевым, Гриммом и т. д. (Мы катились по инерции, верили искренне, что власть «Свободно-избранных Советов» может примирить всех трудящихся.) Но моя работа и общение с вышеназванными персонами и организациями привели меня к убеждению, что это самообман…»

По просьбе консула Петриченко в дополнение к своему заявлению подготовил объемистый доклад о Кронштадтском восстании и своей роли в нем, о деятельности в Финляндии кронштадтцев и других организаций, ведущих борьбу против СССР, о роли финской разведки. Все это относилось к 1921–1922 гг. и представляло скорее исторический интерес, и именно как колоритный исторический документ доклад привлекает внимание.

Вот как, например, оценивает он эпизоды, буквально подтолкнувшие кронштадтцев к решительным действиям. Спокойно рассказывая о митинге на площади 1 марта, он вдруг прерывает себя: «Теперь одну минутку (не правда ли, необычно для официального документа. – И. Д.) – здесь навязывается вопрос: если бы товарищ Калинин объявил в это время, т. е. на Якорной площади, так называемый нэп, было бы тогда успокоение и компромисс на этом и было бы тогда наше восстание? Как мыслил я, а таких очень много (нужно иметь в виду, что к резолюции присоединились… не только беспартийные, а даже сочувствующие и коммунисты), то я осмелюсь утверждать, что компромисс был бы найден и восстания не было бы». (Момент, характеризующий Петриченко, – даже в приложении к заявлению на имя М. И. Калинина он не побоялся упрекнуть теперь уже всесоюзного старосту. – И. Д.)

Но положение еще можно было спасти. Уже 2 марта, когда собрались делегаты, настроенные явно «по-боевому», на их совещание с разрешения Петриченко прибыл начальник политотдела Балтфлота Кузьмин, человек, судя по всему, мужественный и порядочный. Но… не дипломат.

«Первым долгом Кузьмин, а затем председатель Кронсовета Васильев попросили слово. В своих речах они не проявили никакого примирения к собранию. Все время оперировали цифрами по экономическим вопросам, предупреждали и угрожали собранию. Все это подействовало неприятно на собрание, и оно потребовало ареста их. Стали поступать в президиум в большом количестве записки явно провокационного характера… С мест стали сообщать сведения одно фантастичнее другого. Кто это делал, мне так и осталось неизвестным, но факт тот, что это имело свои результаты, и собрание уговорить становилось невозможно. Наконец один моряк взбегает к президиуму и начинает кричать; «Что вы здесь торгуетесь? Коммунисты ведь не спят, и Кронштадт уже окружен конницей! Нужны меры к самозащите!» Тут получилась настоящая паника… Наскоро президиум уполномочили принять на себя обязанности «Временного ревкома»… Распоряжения делал я… Рубикон перейден. Неожиданное для всех нас самих свершилось. Перед Ревкомом стала задача: а что же делать?» Вот здесь из-за спины моряка и выглянула «самая черная реакция».

* * *

Военным руководителем мятежа стал мало кому известный 41-летний бывший генерал Козловский, офицер Генштаба, поступивший на службу в Красную Армию в феврале 1919 г. по мобилизации. Почти все офицеры, кроме двух беспартийных артиллеристов, примкнули к нему. Отказавшиеся были заключены в тюрьму вместе с Н. Кузьминым, П. Васильевым и другими коммунистами и должны были быть расстреляны в ночь на 18 марта. Только ворвавшиеся в крепость красные курсанты спасли их.