Элизабет была шокирована.

— Никогда, мадам! Я ничего не ворую, это не для меня. Я сделала это только потому, что не видела другой возможности спасти Жанель от смерти.

— Это решает только Бог, кого забрать к себе, а кому послать выздоровление, но не ты, — прошипела мадам, наклонившись вперед.

Элизабет открыла рот, чтобы возразить. Для чего же тогда нужны лекари? Зачем в университетах обучают медицине, если все должен решать только Бог? Но мадам перебила ее.

— Хватит! На сегодня ты уже натворила более чем достаточно. — Ее голос все еще звучал спокойно и холодно, что пугало Элизабет больше, чем если бы она на нее накричала.

— Мне следовало бы передать тебя палачу. Он знает, как обращаться с ворами. Поверь мне, несколько недель в компании сброда в тюрьме творят чудеса. Или он мог бы отрубить твою воровскую руку.

— Не за первый раз! — тихо возразила Элизабет.

— Нет? Ты так в этом уверена? Даже если я скажу ему, что речь идет об особенно важной вещи?

Элизабет покачала головой.

— Да пойми ты! Я сделала это только, чтобы спасти Жанель. Палач войдет в наше положение!

— Я бы не надеялась на это, — возразила мадам. — Закон не спрашивает, почему ты украла. Ну ладно. Я не буду впутывать в это дело мейстера Тюрнера. Пойдем ко мне. Возможно, мой ремень лучше донесет до тебя мои слова!

Сорвав с Элизабет рубашку, Эльза безжалостно избила ее так, что у девушки на спине живого места не осталось. Мадам даже вспотела, но не сдавалась. Наконец она опустила свой ремень.

— Думаю, достаточно, — сказала она, еле переводя дух. — Одевайся и убирайся, чтобы я тебя не видела! И даже не надейся, что сегодня ночью тебе удастся увильнуть от работы.

Элизабет осторожно скользнула в свою рубашку и выпрямилась настолько, насколько позволяла боль.

— А как быть с отцом Антониусом и лекарством для Жанель, которое я завтра должна забрать рано утром?

— Здесь ничего не исправить. Разве что мне надо было догнать монаха и отобрать у него свои деньги — если он их еще не потратил. Нам не остается ничего, кроме как позволить, чтобы все шло своим чередом. Ты заберешь завтра лекарство и дашь его Жанель — и тогда, надеюсь, она поправится и сможет вернуться к работе… за такие деньжищи.

— Спасибо, мадам, — выдавила из себя Элизабет и пошатнулась на онемевших ногах, но с высоко поднятой головой она зашагала к дому.

Ночью она не могла заснуть. Не только потому, что у нее болела спина, хотя Эстер и уверяла ее, что все не так плохо, как кажется. Несколько неглубоких рубцов должны были в скором времени зажить. Тревога о Жанель также заставляла Элизабет несколько раз пойти к Эстер, сидевшей у постели Жанель с лампой.

— Как она?

Эстер покачала головой.

— Бредит и тяжело дышит. Боюсь, если лекарство монаха не сотворит чудо, она умрет. — Элизабет присела рядом с Эстер. — Возвращайся в свою кровать и спи. Мы ей сейчас ничем не сможем помочь. А ты сделала для нее более чем достаточно!

— Я не могу спать. Поэтому составлю тебе компанию, — возразила Элизабет. — Когда я сижу, мне не так больно.

Так они просидели всю ночь, беспомощно наблюдая, как Жанель борется с жаром.

Как только забрезжил рассвет и первые солнечные лучи осветили пергамент на окне, Элизабет отправилась к францисканскому монастырю. Отец Антониус сдержал слово, и лекарство для нее уже было готово. Она поблагодарила недовольно бурчащего привратника и поспешила обратно в бордель. Девушки дали Жанель две ложки лекарства и немного бульона, как и велел монах. Затем им оставалось только ждать. К вечеру не произошло никаких изменений, и они снова заставили Жанель принять лекарство. Она кричала и сопротивлялась, но затем бессильно упала на постель, тихонько хрипя. Наутро Эстер сообщила, что жар, как ей кажется, немного спал. В последующие несколько часов Жанель так потела, что девушки трижды меняли влажную простынь. Вечером, прежде чем пришли первые клиенты, Жанель пришла в себя. Ясным взглядом она осмотрелась, пока не узнала Эстер.

— Я так хочу пить, — прохрипела она.

Эстер вскочила и обняла Жанель.

— Мне больно, — пожаловалась она. — Принеси вина!

Эстер со слезами на глазах рассмеялась.

— Ты будешь пить бульон и, как велел монах, молоко. Это поможет тебе набраться сил. Ах, Жанель, мы чуть было не потеряли тебя, но, думаю, теперь ты поправишься.

— Меня потеряли, — пробормотала француженка. — Это на вас похоже! — и слегка улыбнулась. Без возражений она выпила теплый бульон. Затем она уснула, и ее дыхание стало ровным. Кашель прекратился.

С каждым днем Жанель становилось все лучше, и в субботу она первый раз, шатаясь, встала с кровати, чтобы посидеть с остальными на улице в тени дерева. Вечером Элизабет подошла к Эльзе и заговорила с ней. После того случая она старалась избегать мадам, но сегодня нарушила молчание.

— Мадам, можно попросить маленький листок бумаги, перо и немного чернил?

— Для чего тебе? — коротко спросила она. Видимо, она еще не простила ей кражу и самовольное поведение. Причем Элизабет предполагала, что кража значила для мадам намного больше.

— Я хотела бы сообщить отцу Антониусу о выздоровлении Жанель и поблагодарить за помощь.

— Хм…

— Пожалуйста, без его лекарства Жанель точно умерла бы.

— Этого мы знать не можем, — возразила Эльза. — Но, наверное, это правильно, — неохотно признала она. Элизабет видела, как она борется с собой. Любые расходы огорчали Эльзу, тем более если казались ей ненужными!

— Я заплачу за бумагу.

— Ну ладно, если тебе так надо. Пойдем со мной!

Элизабет пошла за мадам к ее дому. Всю дорогу Эльза тихо ругалась себе под нос:

— Такая бесполезная затея, расточительство дорогой бумаги… и сентиментальность.

Но Элизабет вела себя так, будто ничего не слышала.

— Присаживайся, — сказала мадам довольно резко и указала на табурет у стола. Она поставила перед Элизабет чернильницу, достала перо с обтрепанным стержнем, нож и небольшой кусок надорванной засаленной бумаги. Заточив ножом перо, она положила его на стол перед Элизабет.

— Спасибо.

Мадам села напротив нее. Элизабет опустила перо в чернильницу и начала писать. Красивые размашистые буквы появлялись на листе. Элизабет писала быстро и плавно, останавливаясь только для того, чтобы макнуть перо в чернильницу. Лицо мадам суровело с каждым написанным словом. Наконец Элизабет отложила перо. Подождав, пока чернила высохнут, она сложила лист бумаги и, немного подумав, дописала: «Отцу Антониусу».

— Можно я отнесу письмо в монастырь? — попросила она мадам.

— Я не против. Возьми с собой Грет, и купите на обратном пути хлеб и сыр на вечер. И не шатайтесь там без дела!