посчитав это, видимо несолидным для суровых правоохранителей. Просто патрульная машина, стараясь не терять меня из виду, ехала позади. Вероятно, отправляясь за мной, опера не рассчитывали на какое бы то ни было сопротивление. Разве можно ожидать, что хрупкая девушка и серьезный адвокат, станет вести себя столь опрометчиво?

Тем не менее, кажется, они меня сильно переоценили. Сейчас я чувствовала себя воплощением опрометчивости, абсолютно не понимая, что делать в сложившейся ситуации и осознавая, что как только я остановлюсь — я буду вынуждена все-таки ехать в отдел следственного комитета, где я уже была сотню раз, но как подозреваемая — еще ни разу.

Жар прилил к лицу. Я бежала явно быстрее, чем планировала и вообще, чем бегала обычно. Подошвы кроссовок с силой стучали по прорезиненной поверхности дорожки. Кажется, даже шнурок развязался, но я не обратила на это существенного внимания.

Хотелось лететь вперед со скоростью ветра, пока сознание в ускоренном формате проходило стадии принятия по Кюблер-Росс, переходя от неверящего отрицания к яростному гневу, от него к жалостливому торгу и, наконец депрессии, при которой из глаз выкатились несколько слезинок и затерялись в волосах где-то у висков.

«Just can’t make it all alone, I’m holdin’ on, I can’t fall back, I’m just a con about to fade to black» (прим. Я просто не могу справиться в одиночку, я держусь, я не могу отступить, меня просто вот-вот поглотит тьма) — кричал в ушах Дамиано из Måneskin и я была с ним полностью согласна.

Мне нужен Лазарев. Мне, как никогда прежде, нужен Лазарев. И я, блин, даже телефона с собой не взяла, чтобы сообщить ему о случившемся. Ладно. В конце концов, у меня будет право позвонить ему при задержании и заявить ходатайство о допуске Дэна в качестве защитника. Он ведь поможет мне, как всегда помогал? Спасет меня, как всегда спасал, правда ведь?

Не знала, что думать и что чувствовать. В голове царил полнейший сумбур. Эмоции перемешались в огромный разноцветный клубок, спутались в нем и бились где-то внутри в такт громкой музыке и отчаянному стуку сердца.

Сама не заметила, как берег озера закончился и я, перебежав через дорогу, уже неслась по изрезанной волнами кромке пустого морского пляжа. В его конце был тупик. И я понимала, что буду вынуждена остановиться, но продолжала бежать. Дыхание давно сбилось, и носоглотка горела, как в огне. Футболка и волосы стали мокрыми от пота. Он же жег покрытую ссадинами и раздражением кожу на лице.

Но смирение и принятие так и не пришло. Пришло осознание, что все это всего лишь стадия торга. Как-будто, если я добегу — я победила, но это иллюзия. Когда добежала до конца пляжа, и остановилась, упершись рукой в нагретый солнцем камень, чтобы восстановить дыхание, я поняла, что, наоборот, проиграла.

Тем не менее, патрульная машина припарковалась поодаль, и оперативники не спешили бежать ко мне, даже из автомобиля не выходили. И я устало осела на песок, и бездумно смотрела на то, как морские волны в нескольких метрах от меня, лижут обточенные водой камни. От моря веяло приятной прохладой, и я уткнулась лицом в согнутые колени, тяжело дыша и пытаясь сохранить внутри это ощущение мелких, почти невидимых, соленых капелек, долетающих до кожи. Запаха водорослей. И свободы, которой я, кажется, вскоре лишусь.

Подумать только, а я ведь год назад еще о свободе в отношениях рассуждала. Считала, что необходимость менять свои планы в угоду какому-нибудь мужчине лишит меня ее. Да я сейчас всё бы отдала за то, чтобы быть с Лазаревым и с удовольствием подстраивать собственные планы под любую его прихоть. Ёшкин кодекс, это опять торг, да? Когда там уже принятие будет?

Кажется, моя судьба стоит в сторонке и хихикает, тыча в меня узловатым наманикюренным пальцем, дескать «что там эта дурочка о свободе говорила?»

Не могу сказать точно, сколько времени я просидела так и до какой стадии дошла, когда я наконец поняла, чего именно ждали оперативники в патрульной машине. Точнее, кого.

На краю тупика остановился знакомый черный Лэнд, и я снова вернула взгляд к морской глади. Он приехал. Но означало ли это решение моих проблем в данном случае?

И когда Дэн, в синем клетчатом деловом костюме сел на песок рядом со мной, я поняла — не означало. Но все же стало немного спокойнее, просто от того, что он рядом. Прислонила голову к его плечу. Если он приехал сюда, бросив все свои дела, значит он всё знал. И так же, как и я, не мог этому противиться.

— Что теперь будет? — спросила я тихо, но чуть громче шелеста волн, чтобы Лазарев услышал.

— Поручение о твоем доставлении в отдел отдали всего час назад. Из краевого центра сюда едет Прокопьев, который расследует уголовное дело о причинении тяжкого вреда здоровью Соколова и Резникова, к которому отнесли их ожоги третьей степени, превышающие пятнадцать процентов поверхности тела. В городском отделе подробности никому не известны. Сами потерпевшие показаний пока не дают, их интересы защищает Костенко, я так понимаю, с подачи Земскова. Опера позвонили руководителю городского отдела комитета, он позвонил мне, и я приехал.

Он говорил таким безэмоциональным тоном, будто диктор новостей на федеральном канале, что я поняла — дело плохо. Обычно Лазарев всегда был полон уверенности. Когда год назад Прокопьев заявился к нему самому с обыском и намерением его задержать, Дэн своей язвительностью чуть не довел его до нервного срыва, а сейчас, очевидно был зол и подавлен не меньше моего. Тогда у него был план, а сейчас ни один из нас толком не знал, что произошло.

И все же он успокаивающе коснулся моей влажной от пота руки. С нежностью провел большим пальцем по центру ладони, вызвав внутри привычный трепет, но так и не посмотрел мне в глаза. Лазарев чувствовал себя виноватым в произошедшем, хотя виноват не был.

— Нужно, значит поехали, — произнесла я уверенно.

Дэн первым поднялся с песка и подал мне руку, а когда я тоже встала, так и не отпустил мои дрожащие от напряжения пальцы.

— Денис Станиславович, — обратился к Дэну оперативник Черкасов, успевший выбежать из патрульного автомобиля, когда заметил, что мы возвращаемся на дорогу. — Ева Сергеевна должна поехать с нами в следственный комитет…

Сегодня явно был не его день.

— Она поедет, — почти прорычал Лазарев, смерив его таким взглядом, что тот даже отступил на шаг назад. — Только со мной.

И перечить ему в таком состоянии даже я бы