с пластикового стула, на котором сидела, встретившись взглядом с Лазаревым. В стальных глазах всего на мгновение мелькнула боль, тут же сменившаяся привычной бесстрастностью.

— Я приеду через пару часов, — произнес он, а я не смогла ничего ответить, боясь голосом или новым приступом слез выдать собственный страх и беспомощность.

Знала, что Дэн из-за меня сегодня итак пропустил половину рабочего дня и сейчас вынужден разрываться между помощью мне и кому-то из клиентов бюро.

Кивнула и отвернулась, смиренно позволив оперативникам сковать запястья в холодную сталь наручников. Вряд ли от меня ожидали нового сопротивления, скорее отдавали дань формальности процедуры доставления задержанных в изолятор временного содержания.

На улице похолодало. За то время, что я провела в стенах следственного комитета, ветер принес с севера тяжелые темные тучи, напоминающие цвет глаз Лазарева. Резкие порывы трепали футболку, пока сопровождающие вели меня к патрульной машине. Хотелось обнять себя за плечи, чтобы согреться, но сцепленные железными обручами запястья этому препятствовали.

Бездумно смотрела на черно-серые наручники, ярче остального иллюстрирующие отсутствие у меня теперь свободы, всю дорогу до изолятора. Они казались мне гораздо тяжелее, чем были на самом деле. Да и мысли в голове блуждали самые мрачные. Я прекрасно представляла себе, что меня ждет, не испытывая на этот счет никаких иллюзий, прекрасно зная, как работает правоохранительная система изнутри.

«Решить» проблему малой кровью можно было до возбуждения уголовного дела. А теперь механизм запущен и мне не отвертеться. Возможно Дэн сумеет добиться изменения квалификации на более мягкую, но и это вряд ли меня спасет. И система, функционирующая столько лет, пережует меня и выплюнет за ненадобностью.

— Выходим, — выдернул меня из раздумий голос Черкасова, когда машина остановилась у здания полиции.

И я вышла. Прошагала между ними мимо дежурной части, склонив голову и понуро опустив плечи. Щеки пылали от стыда. Хотелось съежиться и исчезнуть, провалиться сквозь землю, но нужно было идти вперед, кожей чувствуя на себе чужие любопытные взгляды.

Изолятор временного содержания на цокольном этаже полиции вызывал ассоциации с подземельем какого-нибудь средневекового замка. Холодные каменные стены узких коридоров, выкрашенные в грязно-зеленый цвет, только усилили это неприятное впечатление. Я столько раз подсознательно сочувствовала своим, попадавшим сюда, подзащитным, а теперь внутренне сжалась от непрошеной жалости к самой себе.

— Новенькую привезли, — довольный возможностью наконец передать меня «из рук в руки» произнес доставивший меня Черкасов, когда мы оказались у будки дежурного.

— Документы давай, — хмуро отозвался тот, принимая сопроводительные протоколы и мой паспорт в нежно-розовой обложке с цветочками, а потом, внимательнее оглядев меня, добавил с удивлением: — Ева Сергеевна? Неожиданно.

— Для меня не менее неожиданно, чем для вас, — глухо отозвалась я, выдавив безрадостную усмешку.

Дежурный тоже усмехнулся, но беззлобно, в отличие от многих сотрудников полиции, которые, увидев меня в наручниках, открыто злорадствовали.

— Да вы не переживайте, у нас здесь не так страшно, как может показаться.

— Мне ли не знать.

Он хмыкнул и замолчал, проверяя правильность заполнения документов и внося данные обо мне в специальный журнал.

— Ева Сергеевна, а почему вас в комитете не дактилоскопировали? (прим. речь о «снятии» отпечатков пальцев)

— Не знаю, забыли, наверное, — пожала плечами я, совершенно забыв о том, что это тоже часть необходимых формальностей.

— Еще бы, краевикам вечно не до этого. Надя! — зычно позвал он. — Принимай новенькую.

А когда вызванная сотрудница изолятора выглянула из соседнего кабинета, добавил уже мне:

— Что же, добро пожаловать, Ева Сергеевна.

Я кивнула, ощущая в этой фразе сарказм, которого он, возможно, туда и не вкладывал, и пошла следом за Надей, оказавшейся грузной женщиной лет сорока, чья форменная одежда выглядела маловатой размера на три. Большая связка ключей, надетая на металлическое кольцо, прикрепленное к её портупее позвякивала при каждом шаге.

— Это тебя в комитете так отделали, Ясенева? — деловито спросила Надежда, пропуская меня вперед.

Ну вот, стоило попасть в изолятор, и привычное уважительное «вы» куда-то подевалось, канув в лету вместе с обращением по имени-отчеству.

— Нет, — ответила честно, но уточнять где именно тоже не стала, посчитав, что меня и мои синяки сейчас лучше всего характеризует фраза «где взяла, там больше нет».

Надя, к счастью, тоже не планировала лезть ко мне в душу, почувствовав моё нежелание общаться. В странной комнате с неаккуратно прибитыми к полу стульями и небольшим столом, личный досмотр произвела практически молча, ограничившись лишь командами и вопросами, без которых было не обойтись, вроде:

— Шнурки из кроссовок вытащи. И ценности все с себя сними, они в сейфе храниться будут.

И я послушно сняла и положила на стол три сережки, кулон из белого золота на тонкой леске и помолвочное колечко, которое Дэн ночью снова надел на мой безымянный палец. Кажется, оно оказалось таким же несчастливым, как и моё сожженное свадебное платье. Вытащила шнурки из кроссовок. Это, видимо, чтобы я на них не повесилась «на радостях».

— Вещи твои где?

— Позже привезут.

Пользуясь тем, что Надя сняла с меня наручники во время досмотра, я все же обняла себя руками и растерла замерзшие и покрывшиеся мурашками предплечья.

— Руки давай, — скомандовала женщина и мне пришлось подать ей обе ладони, чтобы она, обмакнув специальный валик в черную краску, закрасила по очереди подушечки моих пальцев.

После этого Надежда с силой, давя до боли, пересняла следы пальцев в дактилоскопический бланк, где черные полосы отпечатавшихся завитушек напомнили мне о кельтских узорах татуировки на груди Дэна.

Чем больше я запрещала себе думать о Лазореве, чтобы окончательно не расклеиться, тем чаще мысли о нем возникали в моей голове. Всё вокруг вызывало навязчивые ассоциации с Дэном, от мрачно-серого цвета стен до воспоминаний о том, что он сам год назад был на моем месте. И не сдался, а вышел из той истории победителем. Может мне тоже стоило бы взять с него пример?

Пользуясь моим задумчивым смирением, Надя нанесла краску на мои ладони и отпечатала их следы тоже.

— Вон там руки отмой и в камеру пойдем, — кивнула она на железную раковину в углу.

Кран был весь испачкан в черной краске, однако мои руки были ничуть не лучше и я, закрыв глаза на неуместную брезгливость, осторожно открыла воду.

— Холодная, — прокомментировала поежившись, когда прозрачная струя загрохотала по эмалированной поверхности раковины.

— Это да, — согласилась Надя, которой, кажется, нравилась моя реакция на весь комплект дискомфорта, предоставляемый изолятором. — До пятизвездочного отеля мы немного не дотягиваем.

Скорее, «много».

Краска, успевшая забиться под ногти совершенно не желала смываться обглоданным почерневшим обмылком, а от воды, с каждой минутой моих тщетных попыток отмыть