на противника «наступателным образом, и был бой до шестаго часу дни». В результате «те неприятелские люди, видя от… ратных людей наступление и крепкой бой и от пушечной и из мелкого ружья стрелбы во своих босурманских силах на люди и на лошеди упадок, боевое спорное место уступили… ратным людем». Русские «многих турских и крымских людей побили», кроме того посланные Косаговым курские калмыки и донские казаки на конях и на лодках преследовали тех татар, которые во время боя переправились «чрез реку Конскую на островы» и отогнали пасшихся там лошадей. Стада удалось отбить, многие татары были перебиты, а остальные, «оставя ружья и платья, плыли на островы наги». Донские казаки и курские калмыки преследовали их, захватив «немалое число кафтанов и саадаков, и иного ружья». Остатки разбитого противника «пошли по Днепру вниз» к Ислам-Кермену.

Несмотря на выигранное сражение, положение русско-украинского отряда у Каменного Затона продолжало оставаться сложным. Еще до нападения татар Неплюев выслал Голицыну очередное письмо с жалобами на катастрофическое состояние своего отряда, голод, конскую бескормицу и падение лошадей («клячи все стали, а иные померли»), нарастающее дезертирство, особенно среди слободских и городовых казаков (последние к тому же, убегая, «лошедей крадут и людей побивают и грабят непрестанно»), огромное число больных (500 человек) в своем отряде и особенно в корпусе Косагова («а все лежат с болезнью цынжалою»), где в строю осталась якобы едва тысяча человек (на самом деле больше: см. об этом далее). В отряде Г. Самойловича и вовсе началось брожение. «И хто как хотят, те так и делают казаки, толко Черниговской полк да сотня глуховская да кумпанейцы и сердюки держатца», — писал Неплюев. Сам гетманский сын в этих условиях не желал и слышать о походе на Казы-Кермен («А з гетманским сыном о таком добывании я говорил, и он говорил, чтоб я такого намерения не писал, а ево де полчаня ждать не будут»). Неплюев уговаривал Голицына отложить казыкерменский «промысл» до весны, отмечая, что дойти туда «сухим путем… за многими причинами невозможно», а на лодках сможет доплыть лишь небольшой отряд в 600 человек, что даже в случае взятия крепости удержать ее будет крайне трудно. «Милости у тебя, государя моево прошу, не погневайся государь мой, что я преже сего к тебе, государю моему писал о нуждах бескормных, а то писал самую правду», — заканчивал письмо Неплюев[346]. Жалобы Неплюева подкреплял Косагов, направивший главнокомандующему подробную роспись большого количества больных и дезертиров из своего корпуса[347]. Голицына, как это часто бывает, «самая правда» от Неплюева не только не удовлетворила, но скорее усилила его и без того немалые раздражение и досаду. В результате окольничий получил от князя новую порцию нотаций. Голицын порицал Неплюева за разделение войск, хотя сам рекомендовал это делать ранее, за медленное продвижение, за просьбу отложить «промысл» до весны и проч. и по прежнему требовал проведения операции против турецких крепостей[348].

Однако все настойчивые требования главнокомандующего результата не возымели. Единственной военной активностью, которую проявили русские военачальники в сложившихся условиях, стала их переправа на правый берег (хотя Голицын вполне допускал и действия вдоль левого берега, против Ислам-Кермена) и отправка 13 июля вниз по Днепру разведывательного отряда для захвата языков во главе с дворянским ротмистром Федором Юрасовым (10 калмыков, 20 копейщиков, 10 донских казаков, 70 сумских, ахтырских и харьковских казаков, казаки Терновой сотни). Неплюев сообщал Голицыну, что отряд послан на шесть дней, а люди в нем «самыя добрыя»[349]. Рейд не был успешным. Ратные люди Юрасова «ходили шесть дней, от салтана насилу крепостми открались», не добыв языков[350].

На правом берегу Днепра русские и украинские войска расположились лагерем: Неплюев «в Запорожье в урочище на Микитином Рогу, где была старая казацкая сеча»[351], где-то рядом Косагов, несколько дальше от днепровского берега находился лагерь казаков Г. Самойловича, которые пустили пастись своих лошадей на р. Томаковку. Ожидая дальнейшего развития событий, военачальники вели безуспешную борьбу с внутренними проблемами: конской бескормицей, своеволием подчиненных, ширившимися среди них голодом и болезнями.

15 июля Г. Самойлович провел переговоры с Неплюевым и Косаговым, жалуясь, что у его казаков «запасов ничего нет, у немногих де дни на три и от голоду казаки на них кричат и хотят все бежать в домы». Во главе недовольных встали переяславский полковник Л. Полуботок и миргородский Д. Апостол, которые заявили гетманскому сыну: «за что их морит голодом и стоять им не для чего!». Неплюев встретился с недовольными полковниками, заявив, что он не может уйти от Запорожской Сечи без царского указа, и предложив им уходить самостоятельно, если они считают, что положение городовых казаков столь катастрофично. Полуботок и Апостол, однако, не решались уходить одни. Резонно опасаясь, что крымцы разгромят разделившиеся отряды поодиночке. Они указывали Неплюеву, что ему будет также трудно без них, как им без русского войска. «И я им говорил, чтоб они о мне попечения изличного не имели, при помощи Божией буду поступать поелику возможно», — сообщал Неплюев Голицыну. Столкнувшись с таким упорством окольничего, Г. Самойлович и старшина стали уговаривать его подняться вверх по Днепру хотя бы на десять верст, «а по самой нужде хотя б поотступить мало», но русский военачальник был непреклонен, подчеркивая, что ввиду опасения скорого нападения крымцев «паче же без указу великих государей и пяди поступить в верх под Днепру не мочно». Резюмируя итог переговоров в послании главнокомандующему, Неплюев приходил к неутешительным выводам: в полках Г. Самойловича массовое дезертирство, продовольствия нет, казаки «не надежны и за люди[352] их почитать не мочно». Он был уверен, впрочем, что, несмотря на все угрозы, старшина в любом случае сохранит лояльность, хотя «и при них мало кого останетца»[353].

16 июля Неплюев сообщал Голицыну, что казаки Г. Самойловича «самоволничея меж пожарных мест где найдут траву, хотя бы немерно далеко там, и стерегут» лошадей, тем самым облегчая задачу татарским ватагам по захвату языков. Ночью того же дня лагерь Г. Самойловича самовольно покинули две сотни Переяславского полка (ок. 900 человек). Гетманский сын послал за ними в погоню сотников, которые «гоняли верст з десят и казаков догнать не могли, а слышели впереди из ружья великую стрелбу и знатно де, что на тех беглецов напали татаровя»[354].

Несмотря на поражение у Каменного Затона, крымцам удалось взять трех пленных, которых лично видел П. Хивинец (некий «начальный человек», поручик, родом поляк; казак из-под Чернигова; третий «с чуприною знатной черкашенин»