— Зачем вы так, Альбина Ивановна? Они же разоблачают…

— Знаю я, что они разоблачают. Вон с голыми пузами стоят на фотографии. Трусы хоть не сняли. И за то спасибо.

Так Женя не брал даже первую в своей жизни рюмочку вина, первую ладонь первой девочки. Двумя пальцами за край. Он медленно поднес диск и опустил его на резиновый круг. Поднял голову, скосил глаза вниз и некоторое время любовался. Это был шедевр! Поднес звукосниматель к краю, опустил и мягко передвинул рычажок, который включает движок проигрывателя. Он тут же загудел, ровно и тихо. Зашипело. Потом знакомый до отвращения девичий звонкий голос жизнерадостно запел, причем на чистом русском языке, отчетливо проговаривая каждое слово, чтобы ни у кого не оставалось сомнения, что это не собачий инглиш:

Жил да был черный кот за углом.

И кота ненавидел весь дом…

Последовала немая сцена, как в гоголевском «Ревизоре». Женина грузная склоненная фигура изображала городничего, которого так глупо развели, его, который уже в детском садике обманывал воспитателей, мог обвести вокруг пальца играючи любого Остапа Бендера. Нет! Здесь какая-то ошибка! Вот сейчас черный кот скроется за углом, и соблазнительная английская певица польского происхождения запоет на чистом языке англосаксов своим ясным, как летнее утро, голосом о том, «чо он не встает». Нет! Должно быть именно так! Иначе просто не может быть. Но кошка продолжала мурлыкать с котом.

Первой пришла в себя из оцепенения Альбина Ивановна. От ее умиротворения не осталось и макового зернышка. Тяжело поднялась и, не глядя ни на кого, прошествовала, как и подобает командиру в окружении подчиненных, к дверям.

Грохнуло. Многие так искренне, от души не смеялись в своей жизни. Кто-то сполз со стула. Были очень благодарны Жени, который подарил им несколько минут счастливого смеха. Вполне искреннего. Только один человек не смеялся. А кто, догадайтесь сами.

16

«КОПАЙТЕ, ШУРА! КОПАЙТЕ!»

Это была восхитительная традиция. Но всё хорошее, в отличии от плохого, не вечно. Явление, имевшее глубокий философский, онтологический и мировоззренческий смысл. Фу! Как в учебники по историческому материализму, которые когда-то заучивали до дыр.

Первого сентября, когда для миллионов мальчишек и девчонок звенел первый звонок, призывающий их сесть на многие-многие дни за парты, когда миллионы юношей и девушек растекались шумными потоками по аудиториям вузов и техникумов, другие миллионы молодых людей, одетых запросто по-рабоче-крестьянски, с рюкзаками, мешками, объемистыми сумками садились в автобусы, пригородные электрички, спускались в трюмы речных трамвайчиков, чтобы добраться до полей картофеля, капусты и других овощей, без которых существование советского человека было бы уже не таким приятным.

Сентябрь у студентов-первокурсников назывался «на картошку». Хотя это могла быть и капуста. Но чаще всего картошка. Весь месяц без выходных и проходных девушки и юноши от рассвета до заката трудились на картофельных полях, после чего субботники на овощебазах и по уборке территории им представлялись замаскированным способом «давить сачка». После картошки в вузовских аудиториях сидели уже не бывшие школьники, наивные и романтичные, уверенные, что жизнь — это праздник, который всегда с тобой. Это были уже молодые люди, прошедшие суровую закалку, которые знают, что такое колхозно-столовское меню, ночевки в фанерных пионерлагерных бараках и бесконечная однообразная работа на полях с чистым воздухом. Картошка меняла жизненные представления, особенно у городской молодежи, уверенных, что картошка и прочие овощи вырастают в подвалах овощных баз. Теперь на мужиков и баб с узлами, которых они видели на вокзалах и брезгливо обходили стороной, они уже смотрели другими глазами: как на людей, для которых полукаторжный тяжелый физический труд был не наказанием, но образом жизни.

Первое сентября. Лето еще не закончилось. Тепло. Солнечно. Настроение выше облаков. Хочется прыгать, чего-нибудь петь такое, о том, что жизнь — это сплошное счастье. Месяц на картошке никого не пугает. Ни ты первый, ни ты последний. Зато рядом нет надоедливых взрослых. Главное, что ты уже студент. И что с того, что целый месяц ты будешь держать в руках не ручку, а лопату, и видеть перед собой не доску, на которой пишут мелом, а бесконечное, как море, картофельное поле. Подумаешь! Нас же вон сколько! Целая армия! Да мы это поле смахнем и не заметим!

Кто-то уже познакомился на вступительных экзаменах. Впереди целых пять лет вместе. Вместе, рядом писать конспекты, трястись на экзаменах, дружить, любить, жить полноценной взрослой жизнью. Еще неизвестно, кто есть кто. Даже многих не знаешь по именам. Но это ненадолго. Совсем скоро все перезнакомятся, появятся новые друзья и подруги.

Это даже интересней. Дальше тебя будут ожидать постоянные открытия, новые друзья будут удивлять тебя. Одеты все соответственно. Или в спортивку или в рабочее х/б, которое позаимствовали у родителей и у старших братьев. Вот девушки, хоть и не на танцы собрались, но и тут остаются верными своему полу. Самое страшное для них — выглядеть некрасиво. Пусть и не такая яркая, ка для дискотеки, косметика. Губки там, тени, ресницы, ноготочки, само собой, подкрашены. Хотя понимают, что недолго держаться лаку. Коротенькие юбочки, на ком-то сарафан со цветочками, как будто собрались не на картошку, а на пикник или на дачу позагорать, ослепить деревенскую гопоту. Рюкзаки внушительные. Там, если и не весь гардероб, то уж точно значительная часть его. Девушки живут по принципу: едешь на день, бери нарядов на неделю. И так далее.

Из провожающих родители. Впервые их родные чада уезжают так далеко и надолго. В неизвестность. Что там и как будет, даже страшно подумать об этом. Ведь они еще такие маленькие.

Душа их страдает. Перед взором возникают самые страшные картины, как мучаются их несчастные дети. Всю дорогу они наставляли, что съесть в первую очередь, а что можно растянуть, чтобы непременно писали письма, для этого они положили полсотни чистых конвертов, остро заточенные карандаши, если вдруг паста в ручках замерзнет, чтобы одевались тепло, потому что по ночам уже будет холодно. Мамы понимают, как много они еще не сказали и что-то важное непременно упустили. Потом они вспомнят это важное и будут корить себя за то, что не сказали его. И теперь их ребенок обречен на невыразимые страдания. И они виной этому страданию. Разве можно высказать всё за неделю до картошки и за те несколько часов до расставания? Почему жизнь так безжалостно, даже времени ей жалко?

Долгое-долгое расставание стремительно сокращается. Подходят большие автобусы и выстраиваются в линейку перед главным корпусом. Некоторые мамы пускают слезы. Из