Тихо и нечленораздельно из-за всхлипываний она произнесла:

– О, мне так плохо! Я причинила тебе столько неприятностей, и мне ужасно жаль. Твоя мать злится на меня… она просто встала и вышла, оставив меня совсем одну за столом, и я чувствовала себя полной идиоткой, и твой отец отчитывал тебя целый вечер. Это ужасно! Утром я покину этот дом! Я знаю, что не нравлюсь твоим родителям, и мне ничего не остается делать, кроме как уехать…

– Ерунда! Перестань плакать, Лили, ты просто устала. Хорошенько выспись и…

Нет! – Она прижалась к нему и задрожала с головы до ног, словно сама мысль о том, чтобы провести ночь в одиночестве, казалась ей невыносимой. – Мне приснился жуткий сон. Будто я вернулась в Лондон, и, когда добралась домой и хотела сказать дяде о моей тете, он просто…

Она замолчала, словно не в силах говорить от потрясения, и закончила на истерической ноте:

– Он просто упал замертво. У моих ног. Я попыталась его удержать, но не смогла. Он все протягивал ко мне руки, и плакал, и звал меня, а я так и не могла поднять его, и мы оба упали, и мертвый дядя навалился на меня, мешая дышать. О, Колт, это было так страшно! – Она начала безудержно рыдать, словно не могла продолжать свой рассказ.

Он успокаивал ее, гладил ее руки и плечи. Он испытывал неловкость и растерянность – она в легком, почти прозрачном пеньюаре, и он – в облегающем шелковом халате, который совершенно не скрывал того, что само ее присутствие чрезвычайно возбуждало его.

– Это ночной кошмар, Лили. Плохой сон. Твой дядя не умрет, когда ты скажешь ему о его сестре, и утром ты никуда не уедешь. Так что успокойся и…

– Нет! – Она обвила руками его шею и крепче прижалась к нему. – Не гони меня, Колт. Пожалуйста. Мне так плохо, так страшно. Позволь мне посидеть здесь с тобой немножко, пожалуйста. Возможно, выпить бокал шерри. Скоро со мной все будет в полном порядке.

Он вздохнул и собрался зажечь свет, но она попросила, чтобы он этого не делал.

– Лунный свет успокаивающе действует на меня.

В комнате было достаточно светло, чтобы он без труда прошел к бару, взял бутылку шерри и два бокала. Когда же Колт повернулся, то увидел, что Лили пересекла комнату и села на краю кровати. Плечи ее нервно вздрагивали от всхлипываний.

Они выпили по бокалу шерри, затем Лили прислонила голову к его плечу.

– Если ты посидишь со мной рядом недолго и скажешь, что ты на меня не сердишься, думаю, я быстро успокоюсь и вернусь в свою комнату.

– Ты же знаешь, я не сержусь на тебя, Лили. И мои родители тоже не сердятся. Они просто не такие, как мы, боюсь, они немного старомодны. Но все уладится. И кроме всего прочего, выходка Дани только ухудшила дело. Как она могла поступить так… Впрочем, она всегда была своевольной, поступала так, как ей заблагорассудится. А теперь, – он поцеловал ее лоб, – тебе получше?

Лили обхватила руками его шею, притянула его лицо к своим жаждущим губам.

Он не мешкал.

Со стоном, который вырвался из самых глубин его существа, Колт поцеловал ее, и они упали на кровать.

Прошло довольно много времени, прежде чем Лили высвободилась из его объятий и прошептала:

– Знаю, что поступаю правильно, находясь сейчас здесь, с тобой, Колт. Знаю, что ты никогда не опорочишь мою честь…

Но Колт не слышал ее слов, торопливо наваливаясь на нее.

Он не думал ни о чести, ни о прочих глупостях.

Он был просто мужчиной. Возбужденным мужчиной, сгорающим от желания.

И… в данный момент ничто больше не имело значения.

Дани разговаривала с покупательницей, когда в магазин вошел Дрейк. Мгновенно ее обдало жаром, и она заволновалась, не пылают ли ярким огнем ее щеки? Он улыбнулся ей своей ленивой улыбкой, которая заставляла бешено колотиться сердце Дани, подмигнул и кивнул, давая понять, чтобы она не отвлекалась и продолжала заниматься своим делом. Она заметила, что он принес большую плетеную корзину, и лицо его выражало полнейшее удовлетворение собой.

Она повернулась к стоявшей рядом посетительнице:

– Простите. Что вы сказали, мадам Летой?

Женщина лет пятидесяти, такая же богатая, как и толстая, уставилась немигающим взглядом на картину, висевшую на стене перед ней. Двойной подбородок и толстые щеки затряслись, когда она поведала, что это произведение искусства произвело на нее довольно сильное впечатление и ей хотелось бы приобрести его. Но, вздохнув, она добавила:

– Дорогая, боюсь, что вы слишком много просите за картину. Кстати, должна сказать вам, все говорят о том, что вы назначаете на все высокую цену. Возможно, – продолжила госпожа Летой со снисходительной улыбкой, – вы пока очень молоды и неопытны для того, чтобы считать себя знатоком…

Дани сжала от злости зубы. Большим усилием воли она заставила себя спокойно ответить:

– Я не утверждаю, что являюсь знатоком, мадам, но я деловая женщина. Я назначаю за мои товары такую цену, чтобы получить доход. В противном случае я не продержалась бы в своем деле долго, не так ли?

– Тю, тю! – Госпожа Летой помахала жирным пальцем у нее перед носом. Уголки рта презрительно опустились, а глаза превратились в две маленькие, узкие щелочки, горящие от возмущения. – Я нахожусь в мире искусства гораздо дольше, чем вы, дорогая, и знаю о ценах. Советую и вам узнать… если хотите сохранить дело, – добавила она многозначительно.

– Мадемуазель, – Дрейк приблизился к Дани, отставив в сторону плетеную корзину, – сколько вы хотите за эту картину?

Обе повернулись к нему, и мадам Летой язвительно заявила:

– Слишком много, доложу вам!

Он проигнорировал замечание и продолжал смотреть на Дани в ожидании ответа.

– Шестьдесят тысяч франков.

– Вот видите? – закричала госпожа Летой. – Шестьдесят тысяч франков за Буше! Она, должно быть, сошла с ума или думает, что Колтрейны могут продавать по любой цене.

Дани чуть не задохнулась от негодования. Это уже слишком!

– Видимо, – сказал Дрейк посетительнице, – вы не способны оценить истинную глубину таланта Франсуа Буше в его изображении обнаженной натуры. Вот, пожалуйста… – Он указал на картину. – Молодая блондинка… полностью обнаженная. Впечатляющий образец женской чувственности. – Он помедлил, чтобы произвести должный эффект.

Пухлая госпожа Летой зафыркала в негодовании. Дани прижала кончики пальцев к губам, пытаясь подавить смех.

– Когда в 1751 году, – продолжал Дрейк, – Буше приступил к созданию своей серии картин обнаженных молодых девушек, говорили, что он изображал Луизу О'Мерфи, малолетнюю проститутку, находившуюся на содержании у короля Людовика XIV, беспокоившегося о том, что от дам более зрелого возраста он может заразиться сифилисом. – Он повернулся к Дани. – Без сомнения, вы видели три его полотна «В модном салоне», «Завтрак» и «Женщина, надевающая подвязку». Прекрасные примеры жанровой живописи.