Блин приосанился. Он уже давно решил отвалить, и тут все неожиданно сложилось, как он хотел.

— Ну, это обсудим, — Художник присел напротив неге на стул. — Вот только слова свои по поводу Хоши надо бы обратно взять. Нехорошо так.

— Ах, обратно, — Блин задумался.

— Надо.

Блин засопел.

А Художник начал действовать. Из рукава рукоятка финки скользнула в ладонь. Рывок вперед. И острие вошло в грудь. Прямо в сердце Блина.

Тот всхрапнул, качнулся, откинулся, дернулся и закатил глаза. У него изо рта пошла кровь.

Художник посмотрел на остальных:

— Возражения есть?

— Ну ты быстрый, — прошептал Башня зло…

— Сиди спокойно. Не суетись, — напутствовал хозяина квартиры Влад, уютно устроившийся в мягком кресле из черного кожзаменителя и положив ноги на телефонный столик. В этой позе он живо напоминал шерифа-громилу из американских боевиков.

— Что будет? Что будет? — не переставал причитать Леха, сидя на пуфике и раскачиваясь из стороны в сторону. — Они меня убьют.

— Не убьют, — отмахнулся Гурьянов. — Будешь вести себя тихо — не убьют.

— Вы их не знаете.

— А ты знаешь?

Лехино лицо передернуло. И во взгляде его были отчаяние и паника.

— Все Вика… Зачем я с ней связался? Чтобы за удовольствие так платить. Да провались она, тварь тощая, — Леха всхлипнул. — Ну за что? Почему я?

— Правильно, почему ты, — кивнул Гурьянов. — Всю жизнь жил как у Христа за пазухой. Стриг купюры. Жрал икру, пил мартини, мял баб. И ни за кого, ни за что не отвечал. А тут дошло до проверки на вшивость. Пришли к тебе, надавили чуток, и ты лапки с готовностью кверху — всех уже продавать и предавать готов, лишь бы снова оставили в покое и ты бы опять жрал, пил, мял баб.

— Почему вы меня все время оскорбляете?

— Потому что ты предатель и трус, Лешенька. И с тобой не то что в разведку, а тараканов травить не пойдешь…

— Почему я родился в этой дремучей, дерьмовой стране? Почему на меня все это свалилось? Почему? — все ныл и ныл Леха.

— По кочану, — зевнул Влад.

— Все из-за шлюхи этой… Ох, Вика, — по сто пятому разу завел Леха.

Гурьянов органически не переваривал предателей. И само слово «предательство» вызывало у него физическое отвращение. Вместе с тем так уж получалось, что довелось ему жить во времена, когда предательство стало флагом, когда предатели научились читать мораль и доказывать, что предательство — это хорошо, и оттого ненавидел их Гурьянов еще больше. Какие только причудливые лики не принимало предательство в последние годы. Оно было и явным, когда в органах власти и в ключевых точках засела откровенная агентура или, в крайнем случае, агенты влияния стратегических противников державы. Оно было и дурацким, трудно объяснимым, вытекавшим из внутренней тяги человека к предательству. Да, все плохо. Но есть Служба. Есть «Буран». Есть такие, как Влад, привыкший жить по справедливости и чести. Значит, не все потеряно…

— Звони. И не трясись, — Гурьянов передал Леше трубку. — Говори нормально, чтобы они не насторожились, — он нащелкал на аппарате номер. — Поехали… Спокойнее, Леша.

На третий звонок послышался голос уже знакомого Виктора.

— Это Алексей.

— Леха, браток. Ну, как?

— Она здесь… В ванной.

— Значит, так. Задержи ее. Башкой ответишь, если уйдет. Слов на ветер не бросаем…

— Я понимаю.

— Жди… Ду-ду — гудки.

Леха отбросил трубку, будто змею, и снова закачался из стороны в сторону, как раввин на службе.

— Что будет?

— А будет то — ты откроешь дверь. Вежливо улыбнешься. Пропустишь их в квартиру, — инструктировал Гурьянов. — А потом — не путайся под ногами.

— Да, да…

— Возьми игрушку. Пригодится, — Гурьянов протянул Владу свой пистолет — единственное их оружие. — Контролируешь с лестничной площадки. Если чего — бей на поражение.

— Ты один справишься? — с сомнением спросил Влад.

— А ты сомневаешься?

Влад кисло улыбнулся. Полковник — последний человек на земле, в котором он бы сомневался. Да вот только захваты так не проводятся. Сколько захватов и задержаний провел Влад — не сосчитать. Для захвата нужно несколько человек — сечь подходы, отходы. Во всяком случае бойцов надо больше, чем преступников. Иначе начинается русская народная игра — стенка на стенку. Правда, нет такой стены, которую не разнес бы Гурьянов. А они сейчас не от конторы работают, так что по правилам не получится. Они — два вольных мстителя Шервудских лесов.

Вдруг Владу на миг стало дурно — в какую же историю он ввязался. Но назад пути уже не было. И вообще другого пути у него не было. Он сжал рукоятку пистолета и произнес как можно беззаботнее:

— Решено.

На лестничной клетке он присел на подоконник и стал наблюдать за стоянкой перед домом.

Они приехали через полчаса на скромных «Жигулях». Двое парней — сверху черт разберешь, но похожи на тех, которых сбивчиво, глотая слова, описал Леха.

— Гости, — произнес Влад в рацию. — Двое. Оба идут к вам.

— Понял, — в квартире Гурьянов поднялся с дивана. — Жду с нетерпением, — он поставил рацию на буфет, размял пальцы, как перед игрой на гитаре. Привычно накатили дрожь и волнение, как всегда перед началом активных действий, и они сразу перешли в какую-то волну силы, готовой вырваться наружу. Вдох, четыре выдоха. Сердце бьется медленнее. Тренировки саморегуляции — с этого начиналось обучение в отряде «Буран».

А Влад сидел на подоконнике. Через прутья лестницы внизу он видел, как раздвинулись двери лифта и эти двое направились уверенно к двери Лехиного жилища. Один — повыше, в замшевой просторной куртке, нажал на звонок.

Дверь начала открываться. Влад оторвался от подоконника, вытащил пистолет, спрятав его под ветровкой, и пошел вниз по ступенькам.

Леха открыл дверь.

— Ну, — спросил «замшевый».

— Она… — Леха запнулся, отступая. — Она…

Гурьянов стоял в стороне от двери и был скрыт от гостей.

Все шло по плану. Но вдруг Леха отпрянул и взвизгнул:

— Я не виноват! Это они!

Влад ринулся вниз.

И началось.

«Замшевый» выдернул из-за пазухи руку и выстрелил.

Гурьянов ударил ногой по двери, и дверь врезала по руке стрелявшего, так что выстрел прошел мимо. Потом снова распахнул дверь и вдернул «замшевого» в прихожую.

Напарник «замшевого» увидел Влада, ринувшегося вниз, и выбросил вперед руку с пистолетом, которую держал за пазухой просторного свитера.