– А чем занят Кош Невмертич, что не пришел на пресс-конференцию?

Ягушевская смерила меня задумчивым взглядом и ответила, вздохнув:

– По-моему, вам надо поменьше думать о Коше Невмертиче. И побольше – об учебе. Идите уже.

– Иду, – ответила я с раздражением. Вот зачем она тоже заговорила о ректоре с намёками? Кому какое дело, вообще?!

Уже подходя к своей комнате, в корпусе общежития, я вспомнила черного лебедя и сообразила, что меня так испугало. Глаза. Птица смотрела на меня вполне осмысленно, по-человечески. Со злобой и ненавистью.

Незнакомый парень – кудрявый и симпатичный, плюхнулся на стул рядом со мной. Он начал доставать из рюкзака учебники и тетради, а я удивленно уставилась на него – кто это решил занять Борькино место?

– Привет! – сказал парень. – Говорят, ты вчера на конференции перед Западным ковеном выступала?

– Борька! – ахнула я, наконец-то узнав его. – Что это с тобой случилось? А где очки?!

– Поменял на линзы, – ответил он и весело пожал плечами.

Пока я ошалело смотрела на него, мимо проходила Зайцева – белобрысенькая, маленькая, и остановилась, хихикнув.

– Боря! Тебе идет! – похвалила она.

Анчуткин кивнул ей, и этот довольный, ленивый кивок поразил меня ещё больше. Так мог кивать… Царёв! В ответ на восхищение Машки Колокольчиковой!.. Но никак не ботаник-Борька!

– Так что с конференцией? – напомнил он.

– Вообще ничего интересного, – ответила я, думая о странности его преображения. Анчуткину в очках я сразу выложила бы о лебеде, но сейчас не смогла рассказать об этом. Что-то останавливало. – А с тобой что случилось? С чего вдруг линзы?

– Надоело, – он усмехнулся и открыл учебник.

Надоело… Я заерзала на стуле, будто села на кнопку.

– Боря, – позвала я тихо, и он вопросительно поднял брови, отрываясь от учебника, – а ты с бабушкой об отце поговорил?

По его лицу точно пробежала тень, и он снова уткнулся в книгу.

– Поговорил? – я схватила книгу за край, пытаясь отобрать.

– Да, поговорил…

– И что она сказала?

– Родители погибли. Отец точно погиб. В автокатастрофе. Ты ошиблась, Василиса. Не мешай, я повторяю параграф.

Не мешай… Ну-ну… Я отпустила учебник и напористо спросила:

– А петерсит?

– Но ты же слышала только про Намибию, – Анчуткин мотнул головой, и я разглядела, что глаза у него – карие, с янтарными пятнышками вокруг зрачка. Как будто в радужке плясали солнечные блики. – Мало ли каких диковинок в Намибии. Просто совпадение.

– Странное совпадение, – разозлилась я. Мне казалось, что Анчуткин прячет голову в песок, как страус. – Слушай, а почему бы нам не поговорить об этом с ректором? Сегодня вечером?

– Ты на интернате, – напомнил он. – А я сегодня вечером занят.

– Да оставь ты свою лабораторию хоть на вечер…

– Я в кино иду.

Если бы сейчас снова выполз умирающий лебедь, я была бы не так поражена.

– В какое это кино? – поинтересовалась я, полная дурных предчувствий. Сначала линзы… потом кино… – Ты же тоже на интернате!

– Меня на сегодня отпросила бабушка, – терпеливо пояснил он, избегая смотреть мне в глаза.

– А в кино ты с бабушкой собрался?

– Нет, – он вдруг решительно повернулся ко мне. – С Кариной.

– С Вольпиной? – зачем-то уточнила я, хотя других Карин в «Иве» не было.

– С ней, – он по-идиотски расплылся в улыбке и превратился в прежнего Анчуткина. – Я ее пригласил, и она согласилась. Представляешь?

– Хвостиком не завиляй от счастья, – сухо сказала я. – Как знаешь, Боря. Если тебе не интересно по отца, я сама спрошу Коша Невмертича.

– Ты домашку всю сделала? – Анчуткин прикинулся, что не услышал, и лихорадочно принялся листать тетрадь. – Я по последнему номеру сомневаюсь…

– Сомневайся дальше, – отрезала я и сама уткнулась в учебник, не видя ни одной строчки.

Вольпина! Поганка!

Я была уверена, что Борька ей совсем не интересен. Да она связалась с ним, чтобы лишний раз уколоть меня. И вызнать новых секретов. Ведь этот лопух всё расскажет!..

– Василиса, – робко потянул меня за рукав Анчуткин. – Ты как у ректора спросишь? Он сегодня в отгуле. Не спрашивай. Зачем тебе? Всё равно…

– А ты прямо всё знаешь о ректоре! – огрызнулась я. – Пусть в отгуле, я к нему домой загляну.

– Ты же на интернате! – переполошился он.

«И что? – хотела ответить я. – В первый раз что ли? Перелезу через ограду, поймаю такси – и на Гагаринскую».

Но вместо этого я сказала, помолчав:

– Точно, я же на интернате. Совсем забыла. Значит, буду ждать, когда Кош Невмертич появится на работе.

– Правильно! – Борька даже вздохнул с облегчением.

«Лопух, – подумала я злорадно. – Меньше знаешь – меньше знает Вольпина. Развлекайтесь там, в кино. А у меня свои дела».

Конечно, вопрос о том, жив отец Анчуткина или нет, волновал меня постольку-поскольку. Зачем волноваться, если самому Анчуткину это было по барабану? Но как предлог – сойдет. Значит, Кошенька взял отгул? Если опять для того, чтобы позажигать в розовом слонике с какой-нибудь лисичкой, то вечер томным не будет. Василиса Опасная обещает.

После занятий я неторопливо и с удовольствием поужинала – тем более, что Вольпиной не было в столовой, и её «конфетки» вели себя смирнее овечек, предпочитая даже не смотреть в мою сторону, а потом пошла в комнату общежития, но отдыхать не собиралась.

Толстовки у меня больше не было, хотя сейчас она очень бы пригодилась, но вместо неё я надела спортивную куртку. Джинсы, кроссовки, памятная бейсболка, которую мне вернул Кош Невмертич – и вот уже из зеркала на меня смотрит прежняя Васька Опасная. Я шмыгнула носом, входя в образ, и улыбнулась. Пусть с виду я – прежний сорванец, но если ректору вздумается снова расстегнуть мою рубашку…

Нет, экстравагантным розовым бельем я не обзавелась – кто бы пустил меня прогуляться по магазинам? Но теперь никаких незабудочек и розочек. Белые кружева – очень неплохо. Можно сказать – классика. Кош Невмертич всегда так строго и со вкусом одевается, должен оценить.

Тут я одёрнула себя, напомнив, что официальная версия моего побега – вызнать про отца Анчуткина. Помочь другу выяснить правду! И если Кош Невмертич решит и дальше разыгрывать из себя статую – ну и ладно. Не очень-то и хотелось.

Я воинственно вздернула подбородок, но сразу понурилась. В том-то и дело, что хотелось. Очень хотелось. И вспоминая о поцелуях в ректорском кабинете, я улетала куда-то очень далеко – не в иллюзию, а в какую-то неведомую страну, где всё было золотым и серебряным, и бриллиантовым, притом.