можешь, – стараясь сохранять спокойствие, увещевал отчим, – раз так, то как собираешься с коллективом управляться?

– Прекрасно справляюсь!

– Маслова выловили на барахолке! Торгует! Главари у тебя, а не командиры пионерские!

– Ну? – взвизгнула Ольга. – Кройте до края! И так черт знает кто в активе, и, значит, по-вашему, надо еще неизвестно кого затащить типа Зойки? Вам же циферки нужны, статистика, а что у человека в голове, что вы чуждый элемент пихаете – вас это не волнует!

– Волнует твое желание отплеваться, сваливать все на других. Ты сама боишься ответственности.

– Боюсь!

– Раз так – надо другую работу выбирать.

– Не смейте мне указывать, что делать. Вы… ты! Мне вообще… совсем… совершенно никто!

Сергей вдруг понял, что ноги у него ватные, не держат, и спать охота просто невероятно, и на все ему категорически плевать – поесть бы и задрыхнуть. Он развернулся и покинул поле битвы, оставив Ольгу собирать останки селедок, а в коридоре его уже ожидала Вера. Вернулась, стало быть, уже из культурного учреждения, а тут ее еще одна драма поджидает, из жизни мещан и истериков…

Она стояла, затаив дыхание, прижавшись лбом к стене, у дверного проема на кухню. Судя по тому, что она стояла, не скинув ни плаща, ни туфель, как подрагивали у нее плечи, она тут с самого начала скандала и не пропустила ни одного слова. Так жалко ее стало – страсть. Сергей потянул ее к себе, но Вера упиралась – он и отступился.

– Что, и тебя волочить, как вошь на аркане? И тебя утихомиривать?

Вера оттолкнулась от стены, повернулась, подняла на мужа глаза – совершенно сухие, спокойные, погасшие:

– Где уж тебе, Сережа. Как по́шло, как глупо. Под началом у меня сотни людей, а я со своими домашними сладить не могу. Кончатся когда-нибудь все ваши вопли и битвы?

Акимов утомленно ответил, что не знает и ему на все это плевать, поскольку ночь на дворе и он хочет спать. С тем и ушел. В голове было туманно и смутно, казалось, что у него, как у давешнего Хмельникова, из головы уже водоросли лезут. И всплывала уже из этой мути мыслей бледно-синяя, отталкивающая, но бесспорная, как покойник, мысль, что куда-то придется деваться, когда его окончательно из дома выгонят. С этим бабьим царством ему не совладать.

«Интересно, сдаст ли мне Николаич диван?..»

Вера Владимировна же скинула наконец туфли, сняла плащ, заглянула на кухню. Там Ольга, всхлипывая, собирала тряпкой с пола какой-то мусор. Подняла голову, но как только прозвучало это вот: «Мама, я…» – Вера почему-то сказала совершенно не то, что собиралась:

– Тихо. До словечка знаю, что хочешь сказать.

– Да откуда ж тебе…

– И про себя я все знаю, и про тебя, и побольше твоего. Управляю крупным предприятием, а с мужем и дочерью не могу сладить. Наверное, обеим стоит повнимательнее приглядеться к тому, что у нас обоих в головах.

И самым обычным тоном сообщила, что сейчас поможет, только надо переодеться.

Остаток ночи эти трое провели отвратительно. Все-таки они друг друга любили, и, как тот цеп из пословицы, что, колотя зерно, бьет себя самого, точь-в-точь так же, ругаясь друг с другом, делали больно прежде всего себе.

Глава 16

Сорокину с его опытом не давала покоя цепь разрозненных событий. Колька, которого не должно было быть дома, подписывает липовый акт осмотра дымохода – по просьбе новой соседки, девчонки-недоумка, которая, набычившись, твердит, что ничего подобного не было. В жилконторе говорят, что инспектора не посылали. То есть составляет липовый акт липовый же инспектор Игорь Шерстобитов, печник-пройдоха и спекулянт… К тому же, скорее всего, и наводчик, учитывая место его работы и то, что кражи совершены из квартир творческой интеллигенции. Далее получает по голове Сахаров, тоже тот еще жук, поминая сволочь Гарика, который явно желал его кончины. И с большой долей вероятности этот самый Гарик – Игорь в тот же день выпадает из электрички. Скорее всего, убит. А тут еще этот разбухший Хмельников…

«Связаны ли как-то эти события, или это не более чем совпадение?»

Акимов, отправленный на фабрику прорабатывать окружение погибшего Хмельникова, вернулся со следующими вестями. К инженеру относились неоднозначно. Пролетариат постарше и молодежь, только что из деревни, в нем души не чаяли, почитая за защитника их интересов (это при том, что он ни в профсоюзе, ни в партии не состоял). Комсомольцы считали саботажником и демагогом, сочувствующие, кто попроще, – болтуном, жучилой и гадом. Начальница отдела кадров также поделилась подозрениями: не того происхождения был товарищ Хмельников, которое указал.

– На чем основана ваша уверенность?

– Если вы с ним разговаривали, должны были бы понять, – заметила кадровичка, – как начнет нудить – так хоть беги. Так раньше знаете кто изъяснялся? Проныры разного рода, стряпчии и ходатаи по делам. Уцепится за какое-то слово – и тянет, тянет жилы.

Сорокин вызвал Андрея Рубцова. Пельмень явился и изложил дело, ничего не скрывая: да, нанес телесное повреждение и ничуть не раскаивается: товарищ покойный обижал беззащитную сироту (выяснилось, что Латышева в самом деле детдомовская) и заслуженно получил по сопатке. Ну, конечно, причастность к утоплению не признает никогда, поскольку до такой дури он, Пельмень, никогда бы не допился. Историю с рыбалкой, с тем, что Колька плавал смотреть, кто там, на том берегу, и что пришлось спасать Гладкову, столкнувшуюся, по ее утверждению, с утопленником возле этого берега – подтвердил.

– Чего ж не расскажешь про приписки, сокрытие брака, порчу станков? – подбодрил Николай Николаевич.

– А потому как не мое это дело, а начальства, – заявил Пельмень. – Что мне, больше всех надо?

– Больше, – твердо сказал капитан, – и это правильно. Но вернемся давай к той ночи, когда удили. Расскажи поподробнее…

Он не закончил рассказывать, как из коридора началась беготня, возня, в кабинет вломилась гражданка Латышева и с порога выпалила:

– Андрей ни в чем не виноват! Он ту ночь со мной был! До утра. А Хмельников ваш дрянь, сахар мелом разбавлял, и так ему и надо, гадине…

Она все молотила языком, Пельмень, вспыхнув, как сигнальный фонарь, открыл рот, но сдержался, Сорокин сдерживаться не стал и расхохотался.

– Все! Рубцов, как честный человек, жениться должен.

– На дурах не женимся, – буркнул Пельмень, ярко-красный.

– Ну-ну, – застыдил его Сорокин, видя, что Тоська сейчас разрыдается, – а вы, Латышева, не устраивайте детство. Никто Рубцова не подозревает, а вводить следствие в заблуждение не по-комсомольски. Сейчас мы сядем, успокоимся, все запишем.

Сержант Остапчук был отправлен на Ваганьковское кладбище, в Воскресенскую