class="p1">– Вызовите врача, а не причитайте! – сгоряча прикрикнул Петр Николаевич.

– Уже вызвала! – не сдержавшись, огрызнулась завуч. – Потому и причитаю! Дайте воды!

Они пытались напоить женщину, но зубы у нее так ужасно стучали по стеклу стакана, что пришлось его убрать, не то разобьет.

– Отдайте. – Софья Павловна стала наливать по чуть-чуть в ложку и поить Брусникину, как маленькую или больную, – ну же, умница, еще глоток, не торопитесь. Ничего страшного не произошло, ваша Зоенька такая умница, послушная, старательная, она не могла сделать ничего плохого. Ее все любят, она со всеми ладит. Сейчас мы успокоимся, решим, что делать, мы найдем Зою. Она просто где-то задержалась. Вам надо успокоиться, иначе с ума сойдете!

Речи ли подействовали, лекарство или все вместе, но бедная мать на самом деле пришла в себя, а вслед за этим – немедленно в ярость. Она продолжала пить из ложечки, одновременно свирепо выкрикивая в лицо преподавателям:

– Не смейте со мной так говорить! Вы, вы виноваты! А еще учителя! Чтоб вам всем пережить такое! Вы ее довели! Она говорила…

– Что говорила? – спросил директор.

– Ваша, как ее… Гладкова! Житья не давала бедному, больному ребенку. Вот, вот, смотрите! – Она пихнула в руки Софье Павловне листок в клеточку.

– Что это? – спросила учительница. – Боже, что за почерк… «С моим сердцем, полным смирения и веры… дано так много благословений и возможностей… вернул жизнь… Я буду молиться за тебя…» Что это?!

– Она пропала, ушла! Где она теперь? Какой монастырь?! И никто пальцем о палец не ударил, чтобы прекратить все это! Сволочи! Фашисты!

К тому времени, как прибыла «Скорая», Брусникина-старшая билась в истерике. Ей немедленно вкололи успокоительное и увезли.

После того как все поутихло, добрейшая, милейшая, деликатнейшая Софья Павловна, прикрыв плотно дверь, с отвращением бросила в лицо директору:

– Добились своего. Довоспитывались. Убивать надо за такие дела.

Тот закрылся рукой, как от плевка, спросил сдавленно:

– Кого?

Завуч сникла.

– Меня. Вас. Всех… что делать, что делать?!

Петр Николаевич знал, что делать, – хотя бы для того, чтобы предотвратить как минимум страдания еще одного человека.

– Софья Павловна, срочно к библиотеке Виктора Маслова и Александра Приходько.

Быстро, бесшумно спустившись к библиотеке, он снова, как давеча, припал ухом к двери – и лишь потом вошел. Гладкова возилась с карточками, что-то вписывая, подчищая бритвочкой, что, помнится, было категорически запрещено. Увидев директора, засмущалась, Петр Николаевич снисходительно, по-доброму улыбнулся.

– Трудись, трудись, я тебе не мешаю.

Прошелся среди стеллажей, делая вид, что оценивает состояние библиотечного фонда.

– Как дела?

– Все хорошо, – уже чуть настороженно ответила Гладкова.

– Вот и славно. Ну работай, работай, – сказал он и пошел к выходу. По счастью, ключ торчал в двери, Петр Николаевич извлек его, вышел в коридор и запер библиотеку. Из другого конца коридора спешили двое. Прежде чем сообразить, что так взрослые не делают, Петр Николаевич свистнул, те припустились на зов.

– Маслов, к двери. Не выпускать, не подпускать, не сметь. Приходько, под окна.

Те, козырнув, разбежались по постам.

«Хотя бы одну удержать в поле зрения, мать ее…» – подумал Петр Николаевич, подавив желание выругаться, чего он себе не позволял даже мысленно.

Глава 18

Во всю эту свистопляску Сорокин включился не сразу, поскольку с самого утра имелось над чем подумать, и была как минимум пара мест, которые требовали немедленного присутствия.

Замначальника токсикологической лаборатории в НТО – та самая «птичка», которая сообщила об опиатах в крови погибшего Шерстобитова, – не более чем минуту назад уведомила и о том, что сменный инженер Хмельников перед смертью поглотил – по своей воле или нет – схожее по составу снадобье.

– Положим, это не случайно, – подчеркнула «птичка», – поскольку вскрытие показало у Хмельникова последнюю стадию опухоли. Но, во-первых, это весьма редкое средство, в простой аптеке даже по рецепту не достанешь, во-вторых, раз уж достал, то не станешь запивать спиртным…

– А больной старик запил опиат водкой? – уточнил Сорокин.

– Именно.

Интересное совпадение. Двое погибли в одном и том же районе, Шерстобитов якобы сам (отказное уже оформлено, это Сорокин выяснил точно), Хмельников – вряд ли сам. Когда совесть грызет, пусть и по поводу обокраденных сирот, то куда логичнее пойти и покаяться, а не привязывать к своим тощим кривым ногам похищенный мешок сахару напополам с мелом и сигать в еще ледяную озерную воду.

Но вот чем связаны эти двое? А ничем. Кроме того, что у обоих кресты на шеях, и чисто гипотетически они оба могли секретничать с Лапицким. И кроме того, что знает лишь «птичка» из НТО: у обоих в крови остатки редкого опиата напополам со спиртным, к которому оба склонности мало имели.

Пока отложим, посоображаем, есть насущное, но неоконченное дело. Сегодня необходимо припереть к стенке скользкого типа Сахарова. Капитан намеренно тянул с посещением его, чтобы с чистой совестью потребовать разговора с «несчастненьким», и Маргарите Вильгельмовне было бы уже неловко ему отказывать.

Хотя она и сейчас, когда он пришел в больницу, попыталась потянуть волынку:

– У мальчика сильное сотрясение мозга, я даже побоялась отправлять его на исследование к Склифосовскому. Понимаете ли вы это?

– Понимаю, – заверил Сорокин, – равно как и то, что мальчик уже не ребенок, а взрослый мужик, и получил травму, не в пристенок играя.

– Что за намеки?

– Выражусь точнее: если вы помочь не захотите, то я с чистой совестью сообщу о происшествии на Петровку.

Возможно, Маргарита Вильгельмовна не особо разбиралась в шахматах, но понятие «цугцванг» было ей знакомо.

– Понимаю. Руки выкручиваете.

Он хладнокровно подтвердил, что все врач восприняла правильно.

– Или мы сейчас тихо, задушевно беседуем, или он отправится в совершенно иное заведение. Как, сотрудничаем?

Маргарита Вильгельмовна решила:

– Подчиняюсь.

– Упаси боже, – капитан галантно припал к ее ручке. Шор не отказала в удовольствии как бы случайно мазнуть пальцами по его щеке, на манер легкой, недоказуемой пощечины.

– Пойдемте уж, товарищ капитан.

…Болящий, скорбящий и чуткий на ухо Сахаров встретил посетителей лежа, томно закатив глаза. Голова у него была старательно повязана «пращой», и даже проступало немного крови. Однако он вид имел вполне здоровый – потому, что в больнице не давали пить и много курить.

– Николаю Николаевичу мое почтение, – тихим, богобоязненным голосом поздоровался Цукер.

– Здравствуй, здравствуй, Рома, как самочувствие?

– Голова немного, того… кружится, тошнит иной раз, но в целом живому все хорошо, да?

– Бесспорно, – вежливо согласился Сорокин, осматриваясь.

Коек шесть, заняты три, включая ту, что под Сахаровым, и оставшиеся двое пациентов по-особому постно отводят глаза, и чрезмерно почтительно, даже с каким-то восторгом приветствуют