Я бегу вперед между двумя горящими танками, как сквозь некие пламенеющие ворота… Мы словно попадаем в какой-то новый неизвестный нам город. Ребята бегут за мной следом. Оглянувшись на миг, я замечаю, что Али перезарядил гранатомет и догоняет меня.

– Али, вон тот! Вон тот подожги!

Остановившись, он стреляет. И граната его с силой ударяет прямо в брюхо следующего танка. Таги в восторге прыгает и размеренно кричит:

– О Аллах!.. О Аллах!..

Один из танков стреляет из пушки. Автомат скользит у меня во вспотевших руках, и я чуть не роняю его. Таги забирается на танк и бросает гранату в его люк, потом спрыгивает и ложится. Из танка слышен глухой взрыв, а потом человеческое рычание, точно раненый медведь заревел. Таги поднимается и, оглядываясь назад, бежит к нам. Мы бежим к следующим танкам нашего сектора. Теперь уже несколько танков открыли огонь, вспахивая пустыню своими снарядами. Сбитые с толку, их экипажи стреляют как-то бесцельно. Мы подбежали к следующему танку в тот самый момент, когда он завел свой двигатель. Гранатометчик третьего взвода стреляет и попадает в него. А один из помощников гранатометчиков забирается на следующий танк и бросает гранату в люк. Когда он спрыгивает, танкист выглядывает из башни, но раньше, чем он заметил нас, из башни вырывается сноп огня, и танкист, крикнув что-то по-арабски, падает на броню своей башни. Всё пространство теперь прорезано трассирующими пулями и выстрелами гранатометчиков. Я кричу Таги:

– Сообщи, что путь открыт! Хусейну радируй, что путь открыт, пусть выдвигаются…

Таги сдвигает наверх свою шапочку и возбужденно кричит в микрофон:

– Хусейн, Хусейн, я Таги, прием! Хусейн, Хусейн, я Таги, прием!

– Хусейн слушает… Таги-джан, слышу тебя, говори!

– Мы вошли в крысиную нору! Хусейн-джан, мы перешли на следующую улицу. Мы в крысиной норе: вам есть проход!

И я смотрю в степь и вижу: черная змея вытягивается, огибая костры горящих танков, уползает и теряется во тьме.

Вражеские танки завели двигатели и газуют, они едут в разных направлениях и стреляют каждый в свою сторону. Но мы уже прошли сквозь их строй. Один из танков крутится на месте. Из его башни высовывается танкист и рукой указывает на нас. Гранатометчик второго взвода выбегает вперед и, присев, стреляет. Танк вспыхивает костром. Тот, кто высовывался из башни, с воплем вылезает из нее: его комбинезон горит. Спрыгнув на землю, он бегает туда-сюда, потом падает. Мы несемся к следующим танкам. Два из них на полном газу уезжают в тыл. Один из наших гонится за ними, но я кричу ему:

– Оставь их, оставь… Вот в этот стреляй!

Али отделился от нас и побежал к тому танку, который уже завел двигатель, но стоял, не уезжая, нацелив орудие на нас. Я кричу:

– Не ходи дальше, отсюда стреляй!

Али присел. Танк дает газу и едет прямо на него. Один из парней стреляет в танк из автомата, и пули искрами отскакивают от брони. Я выскакиваю перед ним, не давая ему стрелять, и кричу:

– Попадешь в Али – прекрати!

Обернувшись, я вижу, что Али всё еще не выстрелил, а танк несется на него.

– Стреляй, Али! – кричу я. – Не медли!

Я бросаюсь к Али: почему же он медлит? Я уже был в нескольких шагах от него, когда он выстрелил, и обратная струя воздуха от гранатомета сбила меня с ног, но я успел увидеть, падая, что граната Али ударила о башню танка, но, отрикошетив, ушла в небо… И я падаю на землю, но еще до того, как упал, успеваю прореветь во всю силу своих легких:

– Али, в сто-о-о-орону!

От падения у меня перехватило дыхание. Подняв голову, я вижу, что Али бросился влево. Но и одна гусеница танка на миг замерла, и танк повернулся в ту же сторону. Али как будто остолбенел. Какой-то миг он стоял беззащитно, глядя на танк в упор. Я успел встать на ноги и восстановить дыхание. Сложил руки рупором и крикнул:

– Али, в сторону! Кто-нибудь, подбейте этот танк!

Танк, как взбесившийся зверь, ринулся на Али, тот наискось переступил несколько раз, а горящие другие танки освещали ночь своим пламенем, и тень Али, танцующего танец смерти, падала на лобовую броню этого танка. Из глотки Али вырвался такой рев, на который – я думал – человек неспособен; в тот же миг гусеница наехавшего танка измочалила Али, затянув его под себя. Когда танк проехал, мы увидели, что он горит, а он так и несся вперед по прямой, своим факелом как бы рассекая надвое пылающую пустыню.

Я, как безумный, побежал к Али: такое впечатление, что я бежал не по земле, а по облакам, не чувствуя ног, и страшно медленно. Мне казалось, что до него очень далеко, а, добежав до него, я был без сил и задыхался, словно пес, который долго несся куда-то по степи; и вот я стою над Али. И взгляд его, не верящий и страшный, остановился на мне. Я присел: танк переехал его прямо по животу. Его шейная вена всё еще ритмично пульсирует, а левый глаз дергается. Но он разрублен гусеницей напополам; ровно напополам. Я приподнимаю его голову. Всё, что от пояса и выше, я обнимаю, а всё то, что ниже пояса, вдавлено в землю. От этой нижней части его тела идет запах крови, и ее пар, клубясь, поднимается в небо. Чистого цвета кровь пролилась на землю. Мне не оторвать взгляда от его лица: на нем запечатлелась страшная боль; великая, словно целый мир, боль. Я подношу руку к его лицу, его губы раскрываются, и изо рта вываливаются осколки зубов. Мне хочется крикнуть, потому что, если не крикну, я задохнусь. Словно целая гора застряла у меня в горле.

– Хадж-Носрат приказал: подбить столько танков, сколько сможем, и двигаться вперед!

Я поднимаю голову: ребята собрались вокруг. Опускаю глаза: блестит ручеек крови, стекшей изо рта Али на землю. Вытираю эту кровь тыльной стороной руки. Таги хватает меня за руку и сильно тянет:

– Вставай!

Я бережно кладу на землю голову Али и встаю, но взгляда мне от него не оторвать. Два человека несут кого-то в тыл, держа за руки и за ноги. Это раненый. Остальные наши ребята рассыпались по степи, не слишком далеко. Танки противника бежали в разные стороны, вокруг нас пылают их костры, бросая в небо свои пляшущие блики. Несут еще одного раненого – ему попало в ноги. И еще одного ведут: ребята говорят, он был рядом, когда танк взорвался, и у него обгорело всё лицо. Таги спрашивает:

– Что нам теперь делать?

– Давай собери ребят, – говорю я ему.

Таги бежит в степь и своим звонко-хриплым голосом, похожим на голос молодого петушка, кричит ребятам и машет руками, собирая всех. Кругом нас голая безжизненная пустыня, в которой горят танки, освещая всё неровным светом. Кто-то еще раз спрашивает:

– Что теперь делать?

Не поворачивая головы, я указываю рукой и говорю:

– Возьмите его тело и отнесите в тыл.

– Но как? – спрашивают ребята.

Я гляжу на них молча. Тот, чье лицо обгорело, спрашивает: