Эгаре видел, как «королева» улыбнулась, провожая Макса взглядом, а потом подняла с пола его наушники и прижала их к груди.

Жордан, Эгаре, Олсон, женщина-кошка и Кунео побежали к старому синему автофургону «рено». Кунео втиснул свое пузо в свободное пространство между водительским сиденьем и рулем, Олсон сел рядом, Макс, Жан и женщина вскарабкались в кузов и устроились среди ящиков с инструментами, чемоданов, контейнеров для бутылок, в которых стояли баночки с пряностями, эссенциями и травами, и гор учебников по всем мыслимым и немыслимым предметам. Все это, вместе с пассажирами, повалилось и посыпалось в разные стороны, когда Кунео дал газу под крики разъяренных мужчин, не желавших больше терпеть тайного пристрастия своих женщин и гнавшихся за ними до самой парковки.

– Болваны безмозглые! – сказал Олсон, плюнув и швырнув в них фотоальбомом про бабочек. – Они мыслят микроскопическими категориями и считают нас сборищем развратников, которые сначала танцуют одетыми, а потом голыми. Представляю, как бы это выглядело! Болтающиеся животы, сморщенные мошонки с наперсток и тонкие старческие ножки – зрелище не для слабонервных!

Женщина-кошка прыснула, вслед за ней расхохотались Макс и Кунео. Это было гипертрофированное веселье людей, которые только что попали в переделку и чудом унесли ноги.

– Скажите, а мы не могли бы все же сделать остановку у какого-нибудь банка? – с тоской спросил Макс, когда они неслись со скоростью восемьдесят километров в час по главной улице Сепуа обратно к пристани.

– Только если вас устраивает перспектива стать кастратом и петь в хоре евнухов! – крикнул ему в ответ Олсон.

Через несколько минут они остановились перед «книжным ковчегом». Линдгрен и Кафка со скучающим видом возлежали на палубе в лучах предзакатного солнца, игнорируя оскорбления парочки наглых ворон, которыми те осыпали их с безопасной высоты старой яблони.

Эгаре заметил тоскливый взгляд Кунео, которым тот окинул судно.

– Боюсь, что здесь вам оставаться больше нельзя, – сказал он итальянцу.

– Вы не представляете, сколько раз мне приходилось слышать эти слова, capitano, – вздохнул тот.

– Так поехали с нами. Мы идем в Прованс.

– Этот старый бумагомаратель уже успел рассказать вам мою историю, sì?[47]Что я ищу по всем рекам и каналам одну синьорину, которая увезла с собой мое сердце?

– Да, да, этот мерзкий америкашка опять не удержал язык за зубами и все растрепал. Ну и что? Я уже старый и скоро, наверное, помру, так могу я напоследок еще немного покуролесить для полноты картины? Во всяком случае, я еще не запостил это в «Фейсбуке».

– Вы зарегистрированы в «Фейсбуке»?.. – спросил Макс в изумлении.

Он уже успел нарвать яблок и набить ими рубашку.

– Нет, правда? Только потому, что это напоминает перестукивание в тюряге?

Старый Олсон хихикнул:

– Конечно зарегистрирован. Иначе как мне врубиться в то, что происходит с человечеством? Как, например, эти деревенские жлобы-линчеватели в один прекрасный день могут сбиться в мировую свору.

– Э-э-э… Ну да. О’кей, – сказал Макс. – Я пришлю вам заявку в друзья.

– Присылай, сынок. В последнюю пятницу каждого месяца, между одиннадцатью и пятнадцатью часами, я в Сети.

– Вы нам до сих пор так и не ответили на вопрос, – напомнил Эгаре. – Мы ведь оба танцевали, верно? Так как? Только говорите правду, я терпеть не могу вранья. Это вы написали «Южные огни»? Вы – Санари?

Олсон повернул морщинистое лицо к солнцу, снял свою немыслимую шляпу, отвел рукой назад волосы.

– Я – Санари? С чего вы взяли?

– Стиль, слова…

– А, я знаю, что вы имеете в виду! Великое «мама-папа»… Замечательно – персонифицированная тоска каждого человека по идеальному благодетелю, отцу и матери в одном лице. Или «любовь к розе», которая непременно должна быть цветущей и благоуханной, но без шипов, что уже означает полное непонимание природы этой самой розы. Все прекрасно, все замечательно. Но, к сожалению, я не имею к этому никакого отношения. Санари, на мой взгляд, – великий гуманист, человек за гранью всех условностей. О себе я никак не могу этого сказать. Я не очень-то люблю людей, и каждый раз, когда мне приходится соблюдать нормы общественного поведения, меня пробирает понос. Нет, друг мой Джон Лост, я не Санари. И это, к сожалению, факт.

П. Д. с трудом вылез из кабины и проковылял к задней дверце фургона:

– Послушай, Кунео, я присмотрю за твоей колымагой, пока ты вернешься. Или не вернешься.

Кунео заколебался, но, когда Макс решительно начал таскать его книги на судно, тоже схватился за ящик с инструментами и чемодан:

– Capitano Пердито, разрешите подняться к вам на борт?

– Прошу. Это для меня честь, синьор Кунео.

Макс отдал швартовы. Женщина-кошка стояла, прислонившись к капоту машины и глядя перед собой загадочным взглядом. Эгаре пожал П. Д. на прощание руку.

– Я действительно вам снился? Или это просто так – для красного словца? – спросил он.

Пер Дэвид Олсон лукаво улыбнулся.

– Мир слов вообще далек от действительности. Это я вычитал у одного немца. Его зовут Герлах, Гунтер Герлах. Автор не для скудоумных. – Он задумался. – Идите на Кюизери-сюр-Сей. Может, там вы найдете Санари. Если она еще жива.

– Она?..

– Да откуда мне знать? Просто я привык все самое интересное ассоциировать с женщиной. А вы разве нет?

Ухмыльнувшись, Олсон тяжело водрузил свое тело на водительское сиденье фургона, но зажигание не включал, поджидая женщину.

Та потянулась к Эгаре.

– Ты мне еще кое-что должен, – чуть хрипло сказала она и поцеловала его в губы.

Это был первый поцелуй за двадцать лет, и Жан был потрясен тем, насколько он оказался хмельным.

Она страстно впилась в его губы, касаясь языком его языка.

Наконец, сверкая горящими глазами, она оттолкнула Жана от себя. «Ну и что с того, что я хочу тебя? – говорил ее гордый гневный взгляд. – Тебя это не касается!»

Аллилуйя. Чем же я заслужил это?

– Кюизери? – спросил Макс. – А что это?

– Это рай, – ответил Эгаре.

Кунео занял вторую каюту и объявил камбуз своими владениями. Он извлек из своего чемодана и контейнера для бутылок целую батарею пряностей, трав, масел и эссенций, которые сам приготовил для облагораживания подливок и соусов и просто для того, «чтобы испытывать счастье от одного только запаха».

Заметив на лице Эгаре скептическое выражение, он спросил:

– А что, что-то не так?