Так Макс, Жан и Сальваторе Кунео заработали свои первые евро. Кроме того, высокий мрачный монах из Роньи дал им несколько баночек меда и горшочков с травами в обмен на специальные книги по агностике.

– Ему-то они зачем? Что он с ними будет делать?

– В землю зароет, – предположил Кунео.

Он раздобыл у начальника марины, которого тоже не преминул спросить о сухогрузе «Лунная ночь», несколько горшочков с рассадой кулинарных трав и с помощью досок от книжных полок разбил на корме маленький огородик, к вящей радости Кафки и Линдгрен, которые с восторгом набросились на мяту. Через некоторое время они стали носиться друг за другом по судну с задранными, как ершики для посуды, хвостами.

Вечером Кунео, в цветастом переднике и таких же цветастых рукавицах, торжественно подал ужин.

– Господа! Вам предлагается bohémienne de légumes – облегченная, туристская версия рататуя, – возгласил он, ставя еду на импровизированный стол на корме.

Это были нарезанные мелкими кубиками овощи, обильно сдобренные тимьяном, обжаренные, запеченные в форме, а потом художественно выложенные на тарелки и политые благороднейшим оливковым маслом. Венчали это произведение кулинарного искусства бараньи котлеты, приготовленные на открытом огне, и белоснежный, тающий на языке чесночный флан.

Проглотив первый кусочек, Эгаре почувствовал, что с ним происходит что-то странное.

В его голове вдруг начали вспыхивать один за другим яркие образы.

– Это потрясающе, Сальваторе! Ты готовишь так, как пишет Марсель Паньоль.

– Ах, Паньоль! Славный малый. Он тоже знал: хорошо видеть можно только с помощью языка. А еще носа и желудка, – мечтательно вздохнул Кунео. – Capitano Пердито, чтобы понять страну, чтобы почувствовать людей этой страны, надо попробовать на вкус ее душу. Я в это твердо верю. А душа – это то, что там растет. То, что люди каждый день видят, нюхают, трогают. То, что проходит через них, – их внутренний облик.

– Как макароны определяют внутренний облик итальянцев? – с набитым ртом произнес Макс.

– Думай, что говоришь, Массимо! Макароны bellissima формируют внутренний и внешний облик женщин!

Кунео восторженно нарисовал в воздухе пышные формы женского тела.

Они ели и веселились. Справа садилось солнце, слева поднималась полная луна; воздух в гавани был околдован густыми ароматами цветов. Кошки, тщательно обследовавшие местность, присоединились к остальным членам экипажа и царственно возлежали на опрокинутом пластмассовом контейнере для книг.

Неведомые доселе мир и покой снизошли на Эгаре.

Может, пища и вправду способна исцелять?

С каждым кусочком, пропитанным травами и маслами Прованса, он словно все глубже проникал в страну, которая его ждала. Он как бы вкушал страну, которая их окружала. Он уже распознал вкус окрестностей Луары, вкус леса и вина.

В эту ночь он спал спокойно. Сон его охраняли Кафка и Линдгрен: кот лежал перед дверью, а Линдгрен у его плеча. Время от времени он ощущал на своей щеке мягкое прикосновение кошачьей лапы – словно она проверяла, на месте ли он.

Утром они решили остаться еще ненадолго в Бриаре. Это было бойкое место – место встречи и опорный пункт речников, да и сезон плавучих дач уже начался. Чуть ли не каждый час в гавань входили все новые баржи, а с ними и потенциальные покупатели.

Макс предложил Эгаре поделиться с ним скудными остатками своего гардероба, поскольку тот отправился в путешествие в чем был – в серых брюках, рубашке, пуловере и пиджаке. А одежда в их списке запланированных жизненно важных приобретений пока стояла слишком далеко от первых позиций.

Теперь Эгаре впервые за сто лет ходил в джинсах и застиранной футболке. Посмотрев в зеркало, он не узнал себя. Трехдневная борода, легкий, благоприобретенный за штурвалом загар, небрежный туалет… Правда, он теперь не выглядел старше своих лет. И не казался таким солидным и «положительным». Но и намного моложе он не стал.

Макс отпустил усики в виде веселой горизонтальной полоски и зачесал свои блестящие черные волосы назад, пытаясь изобразить нечто вроде пиратской косички. Каждое утро он босиком, по пояс голый, занимался на корме кунг-фу и тай-чи. В обед и вечером он что-нибудь читал вслух Кунео, занятому стряпней. Тот предпочитал прозу, написанную женщинами.

– Женщины больше рассказывают о мире. Мужчины обычно рассказывают только о себе.

«Литературная аптека» теперь была открыта до позднего вечера. Дни становились все теплее.

Дети из деревни и с других барж часами торчали в «книжном чреве» «Лулу», читая приключения Гарри Поттера, Калле Блюмквиста, «Пяти друзей», котов-воителей или «Дневник слабака». Вернее, слушая. Эгаре украдкой улыбался, не без гордости глядя на Макса, который по-турецки сидел на полу в окружении детей, с книгой в руках. Он с каждым разом читал все лучше, превращая чтение в радиоспектакли. Эгаре хорошо представлял себе, как эти маленькие человечки, напряженно слушающие с широко раскрытыми глазами, когда-нибудь станут людьми, для которых чтение, это состояние заколдованности, эта своя собственная «киноверсия» описываемой истории в голове, станет необходимо так же, как воздух.

Всем покупателям до четырнадцати лет он продавал книги на вес: два килограмма – десять евро.

– Не находите ли вы нашу ценовую политику… э-э-э… несколько убыточной? – спросил Макс.

Эгаре пожал плечами:

– В денежном выражении – да. Но чтение, как известно, – рассадник дерзости, а миру завтрашнего дня наверняка не помешает лишняя парочка бунтарей. Как по-вашему?

Тинейджеры, хихикая, тянулись в уголок эротики, где вскоре подозрительно затихали. Эгаре вел себя по отношению к ним как джентльмен: всякий раз, приближаясь к их укрытию, он с преувеличенной громкостью начинал изображать деловую активность, чтобы дать им возможность расцепить языки и разлепить губы и скрыть раскрасневшиеся лица за безобидными книжками.

Макс периодически играл на пианино, заманивая на борт клиентов.

Эгаре сделал привычкой каждый день посылать Катрин открытку и составлять новые статьи для своей энциклопедии чувств ради будущих поколений литературных фармацевтов.

Каждый вечер он устраивался на корме и смотрел в небо. В эти дни был отчетливо виден Млечный Путь, а иногда в темноте мелькали искры падающих звезд. Неутомимому хору лягушек вторил звон цикад, акцентируемый тихим пощелкиванием тросов на мачтах или ударом судового колокола.

Его переполняли совершенно новые чувства. И Катрин имела полное моральное право знать об этом. Ведь именно с нее все и началось. Все то, о чем пока было известно лишь ему самому: что за мужчина пробудился в нем.

Катрин, сегодня Макс понял, что роману, как саду, требуется время, чтобы расцвести. И тогда читатель в нем действительно будет отдыхать. Глядя на Макса, я странным образом испытываю нечто вроде отцовских чувств. Счастливо! Джованни Пердито.