— Марк редко выходит к чаю. Он еще не привык к этой чисто английской традиции, как впрочем и мой муж.

Педро что-то пил, но это был не чай.

— Раз уж ты настаиваешь на отъезде, машина будет готова к шести часам, — продолжала Элена, — но ты обязательно должна приехать к нам снова до нашего отъезда домой.

— А что, после того, как вы уедете, Марк останется здесь один?

— Да, но он будет занят. Он задумал привести в порядок сад. Ведь он был… эээ… немного запущен, и он хочет, чтобы к тому времени, как ты переедешь сюда, там все было бы так, как надо, — и заметив, как Дамарис изменилась в лице, поспешно добавила. — Я уверена, он будет обязательно советоваться с тобой.

Дамарис молчала. Ей хотелось крикнуть, что она не хочет, чтобы в саду "все было бы так, как надо". Она любила его таким, каким он был: запущенным, заросшим, но необычайно красивым.

Тут подала голос Розита.

— В этом доме было мрачно, как в морге, но Марко постарался придать ему обитаемый вид. — Сверкнув глазами, она с презрением посмотрела на Дамарис. — Перед свадьбой он приедет к нам в гости, и пробудет довольно долго.

— Он приедет не к нам, а к себе в имение, — поспешно поправила ее Элена. — Ведь должен же он бывать там хотя бы изредка и приглядывать за тем, как идут дела в хозяйстве.

— Да-да, конечно, — механически пробормотала Дамарис. Интересно, и как часто Марк станет отлучаться из дома, чтобы побывать в Аргентине — а заодно и навестить Розиту?

— Но зато когда вы поженитесь, то он станет брать тебя с собой, радостно сообщила Элена. — Мы будем тебе очень рады.

Розита встала со своего места.

— Пойду погуляю, — объявила она. — Мне нужно немного развеяться, а так как все лошади здесь, похоже, хромают или загнаны — она снова не по-доброму взглянула на Дамарис; значит, Марк уже рассказал ей и об этом то я пойду пройдусь. До свидания, мисс Триэрн, — кивнула она Дамарис. Когда я вернусь, вас тут уже не будет.

С этими словами она вышла из комнаты, и Педро нахмурился.

— Какая муха ее укусила? Она же терпеть не может пешие прогулки.

— Извините, что с Шибой так вышло, но ведь все-таки это моя лошадь, сказала Дамарис, напряженно раздумывая над тем, удастся ли ей подыскать подходящее место для содержания Шибы в Боскасле.

— Да, мы это знаем, — согласилась Элена. — Если бы нам не нужно было так скоро уезжать, то мы купили бы для Розиты собственную лошадь. Извини, если тебе было неприятно, что она каталась на твоей.

— Нет-нет, ничего, — быстро проговорила Дамарис. — Шибу нужно было тренировать, а меня здесь не было. — Розита злилась на нее вовсе не из-за лошади. Марк по-прежнему отсутствовал, и когда часы показывали уже без четверти шесть, Дамарис тайком пробралась на конюшню, чтобы проведать Шибу и убедиться, что с ней все в порядке. Во дворе конюшни она увидела Тома, который открыл капот машины и самозабвенно что-то подкручивал в двигателе.

— Надеюсь, ничего не сломалось? — обеспокоенно спросила она, дождавшись, когда он выпрямится, чтобы разогнуть затекшую спину и глотнуть свежего воздуха. У нее не было абсолютно никакого желания задерживаться в Рейвенскрэге еще на одну ночь.

— Все в полном порядке, мисс, просто почистить надо было кое-что. Как видите, с вашей лошадкой ничего не случилось. Ну как, вы уже готовы ехать?

— Вы меня повезете? — Она ожидала, что Марк сам отвезет ее домой.

— Так распорядился хозяин. Я сейчас схожу за вашими вещами.

— Хорошо. Но мне нужно еще пойти со всеми попрощаться.

Она и сама не знала, обрадовало или огорчило ее это сообщение и осутствие Марка. Очевидно, он был зол на нее за ее поведение во время прогулки. Он желал ее видеть и мастерски давал ей это понять. Дамарис направилась к дому прямиком через сад, легко и неслышно ступая по мягкой траве. И обойдя очередной разросшийся куст, остановилась как вкопанная. Неподалеку от лужайки, через которую она проходила, высокая живая изгородь из тиса прерывалась, и за ней открывалась небольшая укромная площадка, в центре которой находились песочные часы. Это было то самое место, где она так любила играть в детстве. Через этот проем ей были видны две стоящие рядом фигуры, и ветер донес до ее слуха чувственный голос Розиты.

— Марко, ты не можешь жениться на этой несмышленой девочке, она же совсем еще ребенок. Ты же знаешь, как я люблю тебя… я, а не она, твоя настоящая судьба, мы оба знаем, что такое страсть… Любимый мой! — Она перешла на испанский. Дамарис не поняла, что ответил ей на это Марк. Он тоже говорил по испански, но его низкий голос звучал не менее страстно.

Она поспешила прочь, задыхаясь от душившей ее ревности. В Вальмонде ей тоже показалось, что она любит Марка, но он никогда не говорил с ней так эмоционально, как сейчас с Розитой. Она не была уверена в том, что ей удастся когда-либо разлучить его с аргентинкой, ведь для него она всегда будет лишь "несмышленой девочкой" (как ранили эти слова!), за которую он несет ответственность и даже станет уверять в преданности на словах, при этом сердцем и мыслями находясь далеко-далеко отсюда, на другом конце земли, где Розита будет ждать его всякий раз, когда он будет посещать свои заграничные владения. Она же никогда не сможет пересилить свою ревность, этот яд, способный отравить ей всю жизнь, если, конечно, она окажется столь неблагоразумна, что свяжет ее с Марком. Ревность продолжает жить даже тогда, когда любовь уже мертва; вот если бы он был совершенно ей безразличен, и она могла бы не принимать все происходящее так близко к сердку… Но он был ей далеко небезразличен. Прикосновения Марка по-прежнему волновали ее, хотя она презирала и ненавидела его. Подчиниться ему — значит, окончательно унизить себя. Она не могла согласиться на это даже ради Рейвенскрэга, тем более, что в поместье многое изменилось за это время, и этот дом уже никогда не будет таким, каким он был при жизни сэра Хью. Единственным выходом для нее было поскорее выпутаться из этой безнадежной ситуации. Розита была права. Брак с Марком Триэрном был невозможен.

Когда Дамарис вернулась в дом, в холле никого не оказалось. Испытав огромное облечение от того, что ей удалось остаться незамеченной, она быстро прошла по натертому до блеска паркету и взбежала по лестнице, направляясь к себе в комнату и надеясь на то, что Том еще не успел забрать ее вещи. Прежде, чем уехать из поместья, она должна была сделать еще одно очень важное дело. Но ее волнения оказались напрасными, саквояж по-прежнему находился в комнате, на своем прежнем месте. Торопливо покопавшись в его недрах, Дамарис извлекла оттуда плоский футляр, в котором лежало бриллиантовое колье. Она положила его на трюмо и сняла с пальца тяжелое золотое кольцо. Но тут в ее душу закралось сомнение — вещи были слишком дорогими, чтобы оставлять их вот так, провоцируя тем самым прислугу поддаться возможному искушению. Маленькая горничная, помогавшая миссис Гарт была обыкновенной деревенской девушкой. Она появилась в доме совсем недавно, и было бы несправедливо устраивать ей такую проверку на честность. Но забрать драгоценности с собой она тоже не могла, точно так же как не было у нее никакого желания устраивать безобразную сцену и демонстративно возвращать их Элене или Марку. На ее долю за этот день и так выпало уже достаточно испытаний. Так что с выяснением отношением и взаимными обвинениями можно подождать до другого раза, когда рядом с ней будут ее верные и понимающие друзья, или еще лучше, попросить мистера Престона поставить Марка в известность о ее решении. Дамарис выдвинула ящик трюмо и сунула в него футляр и кольцо, прикрыв их сверху грудой безделушек, сохранившихся еще со времен ее детства, казавшегося теперь таким далеким. Когда-нибудь кому-то все-таки придется разобрать весь этот хлам, хладнокровно подумала девушка, а спустя какое-то время, возможно, она, если, конечно, не забудет, и соизволит сообщить Марку, где спрятаны драгоценности, если уж они ему так дороги. Пусть получит то, что заслужил.