– Ранние или поздние, сэр?

Уокер снял очки и яростно их протирал.

– Любые три, мистер Уокер.

– Их так много, – сказал Уокер. – Даже трудно… Была драма “Каждый человек”…

– А еще?

– Не знаю, сэр, – сказал Уокер. – Должен признаться в собственной слабости в тех областях, которые вы…

– Можете ли вы вспомнить какие-либо другие названия – просто названия – литературных произведений Средних веков?

Руки Уокера дрожали.

– Как я вам уже объяснил, сэр, я должен признать свою слабость в тех областях…

– Ладно, перейдем к Ренессансу. Какой жанр этого периода вы лучше знаете, мистер Уокер?

– Я лучше знаю… – Уокер заколебался и невольно с мольбой посмотрел на Ломакса, – стихи, сэр. Или… пьесы. Да, пьесы, пожалуй.

– Хорошо, пусть будут пьесы. Как называется первая английская трагедия, написанная белым стихом?

– Первая? – Уокер облизнул губы. – Среди специалистов нет на этот счет единого мнения, сэр. Я бы воздержался от…

– Можете назвать хотя бы одну значительную до-шекспировскую драму?

– Конечно, сэр, – сказал Уокер. – Был Марло с его мощным стихом…[8]

– Назовите какие-нибудь пьесы Марло. С усилием Уокер собрался с мыслями.

– Есть, конечно, по праву знаменитый “Доктор Фауст”. И… и… “Еврей Мальфи”.

– “Фаустус”. И не “Мальфи”, а “Мальтийский еврей”. А еще?

– Честно говоря, сэр, я только эти две пьесы имел случай перечитать за последний год-два. Поэтому я предпочел бы не…

– Ладно, расскажите мне что-нибудь про “Мальтийского еврея”.

– Мистер Уокер! – воскликнул Ломакс. – Если вы не против, я немного расширю вопрос. Если…

– Нет! – мрачно возразил Стоунер, не глядя на Ломакса. – Я хочу получать ответы именно на свои вопросы, мистер Уокер.

В отчаянии Уокер начал:

– Мощный стих Марло…

– Давайте оставим в покое мощный стих, – устало промолвил Стоунер. – Что происходит в пьесе?

– В пьесе, – заговорил Уокер слегка истеричным тоном, – Марло берется за проблему антисемитизма в тех его проявлениях, что характерны для начала шестнадцатого века. Сочувствие, я бы даже сказал – глубочайшее сочувствие…[9]

– Понятно, мистер Уокер. Давайте перейдем к…

– Дайте экзаменующемуся ответить на вопрос! – закричал Ломакс. – Предоставьте ему хотя бы время для ответа!

– Хорошо, – мягко согласился Стоунер. – Вы хотите продолжить ответ, мистер Уокер?

– Нет, сэр, – сказал Уокер, поколебавшись несколько секунд.

Стоунер упорно спрашивал его дальше. Гнев и возмущение, направленные и на Уокера, и на Ломакса, переросли в нем в какую-то болезненную, сокрушенную жалость, направленную на них же. Через некоторое время ему стало казаться, что он покинул оболочку своего тела, он слышал собственный голос как чужой, и этот голос звучал мертвяще, обезличенно.

Он услышал, как голос проговорил:

– Мистер Уокер, вы специализируетесь на девятнадцатом веке. О литературе более ранних периодов вы, как выясняется, знаете мало; но, возможно, вы лучше осведомлены о поэтах-романтиках?

Он старался не смотреть Уокеру в лицо, но невольно поднимал время от времени взгляд на эту круглую, бледную, зло и холодно уставившуюся на него маску. Уокер коротко кивнул.

– Вы знакомы с самыми значительными стихотворными произведениями лорда Байрона?

– Конечно, – сказал Уокер.

– Охарактеризуйте, пожалуйста, его поэму “Английские барды и шотландские обозреватели”[10].

Несколько мгновений Уокер смотрел на него подозрительным взглядом. Потом торжествующе улыбнулся.

– Вот оно что, сэр, – сказал он и энергично кивнул головой. – Понимаю. Теперь понимаю. Вы пытаетесь меня запутать. Ну конечно. “Английских бардов и шотландских обозревателей” написал не Байрон. Это знаменитая отповедь Джона Китса журналистам, которые пытались очернить его как поэта после публикации его первых стихов. Очень хорошо, сэр. Очень…

– Достаточно, мистер Уокер, – устало промолвил Стоунер. – У меня нет больше вопросов.

Все молчали; наконец Радерфорд откашлялся, пошелестел бумагами на столе и сказал:

– Благодарю вас, мистер Уокер. Попрошу вас выйти ненадолго и подождать, комиссия обсудит ваши ответы и сообщит вам свое решение.

За те секунды, что Радерфорд произносил эти слова, Уокер вполне обрел уверенность. Он встал и, положив плохо работающую левую руку на стол, улыбнулся всем чуть ли не снисходительно.

– Спасибо вам, коллеги, – сказал он. – Это было очень и очень полезно.

Хромая, он вышел из аудитории и закрыл за собой дверь. Радерфорд вздохнул.

– Итак, коллеги, нам есть о чем поговорить? – спросил он.

Опять воцарилось молчание.

– Я считаю, он вполне справился с моей частью эк замена, – сказал Ломакс. – И неплохо ответил на во просы Холланда. Признаться, я был несколько разочарован тем, как прошла последняя треть экзамена, но думаю, он изрядно устал к тому времени. Он очень хороший аспирант, но под давлением не показывает всего, на что способен. – Он улыбнулся Стоунеру неискренней, обиженной улыбкой. – А вы давили на него, Билл. Вы не можете этого отрицать. Моя оценка – “сдано”.

– Мистер… э… Холланд? – спросил Радерфорд. Холланд смотрел то на Ломакса, то на Стоунера; он моргал и озадаченно хмурился.

– Но… вы знаете, он показался мне ужасно слабым. Мне трудно точно сформулировать… – Он сглотнул, испытывая неловкость. – Это мой первый устный экзамен здесь. Я пока не очень хорошо представляю, какие тут критерии, но… все-таки он выглядит ужасно слабым. Я хотел бы еще немного подумать. Радерфорд кивнул.

– Мистер… э… Стоунер?

– “Не сдано”, – сказал Стоунер. – Это явный провал.

– Да бросьте, Билл, ну что вы! – воскликнул Ломакс. – Ей-богу, вы слишком строги к парню.

– Нет, – ровным тоном произнес Стоунер, глядя прямо перед собой. – Не слишком, и вы это знаете, Холли.

– Что вы имеете в виду? – спросил Ломакс; казалось, он пытался, повышая голос, вдохнуть в него чувство. – Что вы имеете в виду, позвольте узнать?