На «Монашескую обитель» жившие неподалеку Вулфы обратили внимание уже давно, задолго до лета 1919 года. Внимание обратили, но на себя дом «не примеряли», и только после войны, лишившись Эшема (кончился срок аренды), приняли решение сделать «Обитель» своим постоянным летним пристанищем. Вирджиния на велосипеде съездила из Эшема в Родмелл «на разведку» и точно так же, как почти сорок лет назад сэр Лесли расписал Джулии все преимущества Талланд-хауса, по возвращении подробно поделилась с Леонардом своми впечатлениями о «Монашеской обители». И хотя впечатления эти были неоднозначны, она несколько раз, словно проговорившись, назвала дом «нашим».

Вулфы купили «Обитель» на аукционе за 700 фунтов – и почти сразу же полюбили двухэтажный кирпичный дом с островерхой крышей, множеством маленьких, напоминающих соты, смежных комнат, окнами, выходящими на безлюдную деревенскую улицу, и лужайкой за домом, где, живо представила себе Вирджиния, можно будет сидеть в шезлонге, укрывшись осенью от холодного ветра.

И не столько даже дом, сколько сад – большой, заросший, отделенный невысокой оградой от старого кладбища по соседству. В «Монашеской обители», правду сказать, не было ни ванной, ни горячей воды, ни уборной; не было, собственно, даже кухни. Со временем удобства появятся: Вирджиния на них заработает. На удобства и на домик в саду («садовый кабинет»), где она, как в свое время и в Эшеме, пристрастится писать по утрам, с десяти до часу, а после второго завтрака – читать, слушать музыку или радио, или наслаждаться тишиной:

Леонард же тем временем, в перерывах между собственными литературными трудами, копался в огороде (капуста, картофель, горох, артишоки), или собирал в саду яблоки и сливы, или ходил с газонокосилкой в поле, которое Вулфы также со временем прикупили. Одно время супруги собирались даже пристроить к дому еще один этаж, но на это средств не набралось – расходов было много, и гораздо более важных; одни врачи чего стоили. Расходы на Родмелл по большей части брала на себя Вирджиния, более свободная в средствах, чем муж.

Дело в том, что по соглашению между супругами, с нашей точки зрения, довольно странному, если муж или жена заработали каждый больше 200 фунтов, то излишек делился пополам – «по-родственному».

В Родмелле Вулфы бывали часто, еще чаще, чем в Эшеме, а весной, летом и на Рождество задерживались надолго, когда Вирджинии нездоровилось – на месяц или даже на два. Хотя Вирджиния и жаловалась, что переезд из дома в дом выбивает ее из колеи на несколько дней, к «Монашеской обители» она привязалась не меньше, чем к Сент-Айвзу или Эшему:

Когда в 1940 году в их лондонский дом на Мекленбург-сквер, куда Вулфы годом раньше переехали с Тависток-сквер, попадет бомба, «Монашеская обитель» станет для Вулфов «обителью» единственной и постоянной. И уж вовсе безлюдной: Вирджиния сравнит Родмелл 1939–1941 гг. с необитаемым островом. Безлюдьем, впрочем, Родмелл Вулфов покорил с самого начала:

Вот и роман «Комната Джейкоба», начатый через полгода после переезда Вулфов в «Монашескую обитель», тоже, как и рассказы, – «своего рода лоскутное одеяло». «Лоскутное одеяло», которое пришлось самому автору по душе; в дневнике она с энтузиазмом отмечает, что ей наконец-то нравится читать то, что она пишет. Что ей кажется, «теперь это ближе, чем прежде… я нашла (в сорок-то лет), как высказаться по-своему»[85]. Добавим, одеяло с очень прихотливым, «расплывчатым» узором, благодаря которому, писала Вулф, «всё увиденное и случившееся запечатлевается в сознании». И, как считал Арнольд Беннетт, постоянный оппонент Вирджинии Вулф в спорах о судьбе романа в современном мире, – без списанных с жизни характеров:

В голове у Беннетта характеры не задержались по той простой причине, что в романе их нет – по крайней мере, таких, которых принято называть «списанными с жизни» и которые Форстер в «Аспектах романа» определил как «объемные», «всесторонние» (round characters). Есть наброски характеров – наброски, правда, «жизненные», метко, как и в рассказах, схваченные. И вовсе не похожие друг на друга, как считает, например, влиятельный критик середины прошлого века Уолтер Аллен: «Ее герои… принадлежат… к общему для них всех типу темперамента… Тяготеют к одинаковому выражению мыслей и чувств» («Традиция и мечта»).

Вспомним самые из них яркие, колоритные. Младший брат Джейкоба Джонни разбрасывает траву «движениями сеятеля»[87]. Миссис Даррант сидела «прямая, с орлиным профилем, застывшая в шатком равновесии между тоской и весельем». Оркестр в мавританской беседке слушают «с одинаковым размытым, упоенным выражением». В серых холодных глазах профессора Кембриджа Джорджа Плумера «светится свет абстракции». Художник Чарльз Стил раздражается от детского крика и «нервно тыкает кистью в темные кружочки на палитре». Ухаживания капитана Барфута «привели Бетти Фландерс к зрелости, округлили ее фигуру, придали лицу оживленности и наполняли глаза слезами без всякой видимой причины по три раза на дню». Мистер Диккенс «еще не совсем перестал ощущать себя мужчиной, хотя, когда он приближался, видно было, как один разбухший черный башмак, дрожа, опускается перед другим, как глубока тень между жилетом и брюками и как неуверенно он наклоняется вперед, словно старая лошадь, вдруг оказавшаяся без упряжи и повозки». «“Ну, что вкуснее – мятный соус без барашка или барашек без мятного соуса?” – спросил мистер Плумер молодого человека, чтобы нарушить молчание, которое длилось уже пять с половиной минут».