Если не такими, то какими же? В.Вулф предлагает «всмотреться хоть на минуту в обычное сознание в обычный день». И описать «мириады впечатлений – обыденных, фантастических, мимолетных», которые «укладываются в жизнь понедельника ли, вторника». Описать человека: все романы должны иметь дело с человеком, с его характером; наша задача – «описывать человека, а не читать проповеди, петь песни или славить победы Британской империи».

Писатель будет свободным человеком, а не рабом, если сможет писать то, что хочет, а не то, что должен, если изобретет средства свободно сочинять, если будет руководствоваться собственным чувством, а не условностями. Если будет искренним:

…Если будет описывать «мельчайшие частицы, когда они западают в сознание», пытаться «разобрать узор, которым всё увиденное и случившееся запечатлевается в сознании». Задача романиста – «описать этот изменчивый, непознанный и необъятный дух».

Примеры для подражания? Джеймс Джойс, его «Портрет художника в юности» и «Улисс». В отличие от материалистов, Джойс «духовен»; он стремится «любой ценой обнаружить мерцание того сокровенного пламени, которое посылает свои вспышки сквозь мозг…» При всех «недостатках» Джойса, которые мы в связи с «непубликацией» «Улисса» в «Хогарт-пресс» в предыдущей главе упомянули, ирландский писатель является для В.Вулф примером для подражания. Вирджиния называет Джойса «предельно искренним», «самым значительным» из молодых писателей. Относит его, согласно своей классификации, к писателям «духовным»:

Джойс – и это для Вирджинии Вулф самое, может быть, главное – «приближается к движению сознания»; эту же задачу писательница ставит и перед собой. «Если нам нужна сама жизнь, здесь, без сомнения, мы ее находим». Больше того, умению вскрыть всегда уникальный «момент бытия», показать одновременность течения многих жизней Вирджиния Вулф и сама училась у Джойса.

В современной литературе смещаются акценты: основное внимание переносится на то, что раньше считалось несущественным. И это смещение акцентов и, соответственно, новые формальные требования к литературе уловили раньше других русские – Чехов, Толстой, Достоевский:

Чему следует учиться у русских? Полутонам, вопросам, на которые нет ответов. Изображению людей, которые одновременно негодяи и святые; чьи действия одновременно прекрасны и достойны презрения. Убежденности, что «нет четкого разделения на добро и зло». Представлению, что в мире, исполненном несчастий, главная обязанность человека – понять ближнего, и не умом, а сердцем. Святость (понимай – духовность) русских писателей, считает В.Вулф, «заставляет нас стесняться нашей собственной бездуховной посредственности».

Подходящего для литературы материала, убеждена Вулф, не существует, «всё – подходящий материал для литературы, любое чувство, любая мысль… ни одно ощущение не может быть некстати». Непозволительны лишь фальшь и претенциозность – и не только у писателя, но и у читателя, которому теперь надлежит обладать обостренным литературным слухом.

Парадокс: в одном и том же 1919 году Вирджиния Вулф пишет для Times Literary Supplement очерк «Современные романы», переработанный впоследствии в эссе «Современная литература» (1925), – манифест модернизма, новый, как мы только что убедились, взгляд на задачи литературы. И – традиционный и по форме, и по содержанию роман «День и ночь»[65], в котором нет фальши и претенциозности, но «мерцания сокровенного пламени» нет тоже. В «Современной литературе» Вирджиния Вулф призывает «бунтовать против ровных, гладко причесанных страниц». А между тем роман «День и ночь» очень даже «гладко причесан» – с точки зрения и композиции, и конфликта, и характеров, и стиля. Не это ли имела в виду Кэтрин Мэнсфилд, когда назвала роман «душевной ложью»? Когда в своей рецензии на «День и ночь»[66] сравнила его с неопознанным судном, поражающим воображение «отстраненностью, благостью, кротостью, отсутствием каких-либо признаков того, что позади – опасное плавание»?

Критики, как это обычно и бывает, разделились. Доброжелатели – в основном из числа близких друзей. Клайв Белл: «Несомненно, работа большого таланта». Литтон Стрэчи: «Великий триумф; классика!» Рецензент Times: «Хотя в романе “День и ночь” меньше внешнего блеска, он глубже, чем “По морю прочь”». Среди недоброжелателей, впрочем, также имелись друзья и даже родственники. Многие посчитали второй роман Вирджинии Вулф «самым не-вулфовским». Форстер, и не он один, счел второй роман шагом назад по сравнению с первым. А Леонард Вулф, всегда хваливший жену – в том числе и из психотерапевтических соображений, – даже назвал «День и ночь» «мертвым романом».

Впоследствии Вирджиния будет, пожалуй, с недоброжелателями солидарна, много лет спустя, оглядываясь назад, скажет, что, когда писала «День и ночь», ощущала себя ученицей художественной школы, которую сажают делать наброски с натуры. Назовет «День и ночь» книгой, «научившей меня многому, хотя и неважной»[67]. В момент же написания была, что с ней случалось редко, собой довольна, полагала, что второй роман лучше первого: