Но, с другой стороны, есть закон маятника, и маятник обязательно рано или поздно качнется в противоположном направлении. Рано или поздно найдутся люди, желающие соригинальничать (заработать денег на скандальной славе). Они подчистят все, что было раньше недосказанного, сгребут это в одну кучу и вывалят ее на читателя (как это проделали «перестройщики» со многими персонажами советской истории). Такой вовремя заброшенный, тенденциозно подобранный материал может иметь эффект разорвавшейся бомбы, ибо он диссонирует с привычной слащаво-елейной картинкой. Маятник вновь пойдет в другую сторону, установится новое искаженное восприятие образа, затем вновь найдется желающий соригинальничать и т. д. и т. п. Уж не лучше ли сразу попытаться установить правду, какой бы она ни была.

Зачастую авторы демонстрируют поистине «классовый» подход, только наоборот. При советской власти все проблемы любили объяснять социальными и классовыми причинами (такой подход был разработан писателями еще в XIX веке). Теперь делают то же самое, только если тогда во всем был виноват царизм, то теперь — сталинизм, тогда — капитализм и крепостничество, сейчас — социализм. При этом не учитывают, что независимо от всех «измов» в человеческом обществе всегда были, есть и будут проблемы, вызванные психическими особенностями людей. При всех «измах» и часто независимо от них были злоба, зависть, черствость, жадность, тщеславие.

Так, жена поэта Осипа Мандельштама— Надежда Яковлевна — «сталинщину» и строй винит во всем: и в грубости секретарши большого начальника, и в трудностях получения выгодного заказа на перевод, и в проблемах во время защиты диссертации (которую, кстати, она успешно защитила) и т. д. и т. п.

Вообще-то в мемуарах Надежды Яковлевны (далее. — Н. Я.) Осип Эмильевич выступает как какой-то былинный богатырь, несгибаемый борец с системой. Мандельштам как бы противопоставляется всем, кто выжил в сталинские времена, всем, кто не был репрессирован. Такие люди поданы в воспоминаниях Н. Я. чуть ли не как соучастники власть имущих в их борьбе с поэтом. «На орехи» досталось всем — начиная от Пастернака и заканчивая Шагинян.

Н. Я., описывая, как жили в конце 1930-х годов писатели (их квартиры, вещи), выглядит как человек, который все это хотел взять от жизни (а Мандельштам всегда, по ее словам, держал ее в узде), но не смог. Иногда она проговаривается, рассказывая, как, получив квартиру (и прожив в ней всего полгода), она невзлюбила знакомых, останавливающихся у них во время пребывания в Москве.

«Это настоящая загадка: каким образом балованная и вздорная девчонка, какой я была в дни слепой юности, могла увидеть «свет, невидимый для вас» и спокойно пойти навстречу страшной судьбе. В дни, когда ко мне ходила плакать Ольга Ваксель, произошел такой разговор: я сказала, что люблю деньги. Ольга возмутилась — какая пошлость! Она так мило объяснила, что богатые всегда пошляки и бедность ей куда милее, чем богатство, что влюбленный Мандельштам засиял и понял разницу между ее благородством и моей пошлостью… А я и сейчас люблю деньги, комфорт, запах удачи. И Мандельштам любил все радости, которые дают деньги. Мы вовсе по природе не аскеты, и нам обоим отречение никогда свойственно не было. Просто сложилось так, что пришлось отказаться от всего».

(Н. Я. Мандельштам, «Вторая книга»)

Поэтому книги ее во многом выглядят как своеобразная компенсация — получить «по духовному ведомству» то, что недополучено «по материальному».

Заслуги Н.Я. в сохранении творческого наследия Мандельштама огромны. Она действительно была преданной и любящей женой и всю свою жизнь посвятила служению великому поэту и его творчеству. Но в своих воспоминаниях она напоминает суперподозрительную (в каждом видит сексота), склочную, брюзжащую, необъективную (сама себе противоречит) старуху.

А на самом деле все было несколько иначе, чем хочет показать Надежда Яковлевна, и для того, чтобы это узнать, достаточно просто внимательно перечитать ее же воспоминания.

Из них вытекает, что до 1934 года Мандельштам был вполне благополучным, даже преуспевающим, советским писателем. Он очень много печатался, выпуская как отдельные книги, так и сотрудничая в самых престижных изданиях («Литературная газета», «Известия», «Огонек», «Красная новь», «Звезда», «Ленинград» и многие другие).

Мандельштам был лично знаком со многими «вождями» партии и государства — членом Политбюро и главным редактором газеты «Правда» Бухариным, Председателем ВЧК Дзержинским, руководителем Закавказья (первым секретарем Закавказского крайкома ВКП(б)) Ломинадзе, крупным партийным деятелем (позже — всесильным наркомом НКВД) Ежовым, а с сестрой Ленина (!) поэт «воевал» за дополнительную комнату в доме Герцена. И вообще делами Мандельштама занимался лично Сталин. Вспомним знаменитую резолюцию «отца народов» на уголовном деле Осипа Эмильевича: «изолировать, но сохранить».

Или знаменитый звонок Сталина Пастернаку об участи Мандельштама.

«Дальше: в Сухуме на даче Орджоникидзе жены называли мужей товарищами, и я над ними смеялась — чего они играют еще в подполье? О. М. мне тогда сказал, что нам бы это больше подошло, чем им. («Где ваш товарищ?» — спросила меня жена Ежова…»).

(Н.Я. Мандельштам, «Комментарий к стихам 1936–1937 гг.»)

А много ли найдется среди нынешних писателей тех, кто был бы близко знаком с министром внутренних дел? А ведь речь шла о руководителях сверхдержавы.

Кстати, на курорты Мандельштам ездил постоянно, даже в тяжелые для него времена, когда он практически перестал печататься.

«Очередное собрание сочинений, проданное в Госиздат, попало в редакторские руки Чечановского. Мандельштаму было совершенно безразлично, кто будет снимать, резать и уничтожать книги, а в издание мы не верили. Договор и выплату денег устроил Бухарин, чтобы было хоть что-нибудь на жизнь. На эти деньги — их было совсем мало — мы поехали в Крым, а последняя выплата предстояла поздней осенью. Собрание предполагалось двухтомное, но авторские гонорары были такими нищенскими, что ничего похожего на бюджет дать не могли. (Своих обеспечивали неизвестно как, таинственным фиксом или конвертом.) К отсутствию бюджета мы привыкли и радовались хоть минутной передышке и, главное, Крыму, где мы провели два месяца.

В Москву мы вернулись в конце июля и сразу переехали на новую квартиру, откуда в следующем мае увели Мандельштама на Лубянку».

(Н. Я. Мандельштам, «Вторая книга»)

То есть «нищенскими» называются гонорары за невышедшую (!) книгу (назад деньги у Мандельштама никто не потребовал), которые позволяют два месяца отдыхать в Крыму. Надо также добавить, что часть этих средств пошла на покупку двухкомнатной кооперативной квартиры в Москве. Кроме квартиры в том же году Совнарком (правительство СССР) назначает Мандельштаму (как и Ахматовой) пенсию «за заслуги в русской литературе». А «пенсионеру», между прочим, был только 41 год.

Вообще в своих мемуарах об ужасах сталинского времени Н. Я. указывает такой предел нищеты, как «картофельная жизнь», это когда картошка становилась главным блюдом в рационе. А вот выдержка из «Второй книги» Н. Я.: «В те годы и каша, и сметана, и то, что перепадало сверх этого, ощущалось как полное благополучие. Особенно чувствовала это старушка, потому что нам — нищим— иногда попадал на зубок даже бифштекс, а она, порядочная и оседлая, за долгие голодные годы забыла даже вкус пищи». Это о начале голодных 1920-х она пишет в благополучные 1960–1970-е годы.