— Все, что смог, я сделал. Дальше — тишина.

И Лебедев вложил снимок в холодную ладонь коллежского советника.

— Только его и ждем! — отчаянно крикнул санитар напиравшей толпе. — Пока господин начальник не явится, пускать не велено!

Толпа неодобрительно загудела. В столь ранний час около одноэтажного домика желтой краски, в котором суждено оказаться каждому, собралось человек двадцать разнообразных сословий. Кухарки с корзинами, приказчики ближайших лавок, мужики строительной артели, парочка воспитанных барышень, господин в пенсне, два студента, нетрезвый извозчик, случайные прохожие, привлеченные толпой, и даже гимназист. Разнообразная публика жаждала зрелища. А вот оно как раз и задерживалось.

Общественных развлечений в столице, прямо скажем, не густо. Ну, покатается горожанин на масленичных горках, ну, выедет на острова 1-го мая, заглянет в театр «Неметти» на бой Луриха с Циклопом, сходит раз-другой в театр «Буфф», устроит овацию какой-нибудь заезжей певичке Кавецкой, и все. Ну, сколько можно, в самом деле, фланировать по Невскому или разливать шампанское!

Кое-кто находит интересным проводить дни в суде, слушая на открытых заседаниях адвокатов, прокуроров и подсудимых. И становится таким знатоком, что готов рассудить любое дело. Другие предпочитают бега, знают десятую бабушку всех лошадей, орут до хрипоты и спускают состояния до нитки. Тоже средство от скуки, если подумать. Некоторые отъезжают за границы. Но это если имеется паспорт со средствами.

Но вот трагически не хватает чувствительных источников досуга: синематограф еще не пустил корни. Что и говорить, любое маломальское событие, да еще и объявленное в газете, привлекает большой интерес. Публика шла на опознание трупа, как на праздник. Еще не весь тираж «Нового времени» раскупили, а самые отчаянные искатели приключений уже толпились у морга. Никто из них не представлял, какая картина их ожидает и сколько брома придется налить дежурным врачам. Человеческая природа такова, что прекрасное интересует образованных чудаков, а вот ужасное — всех и каждого. Гладиаторов отменили, а крови-то хочется, аж зудит.

Между тем желающих прибавилось. Скоро начнется толкотня.

— Пускай уж! — крикнул кто-то из толпы. — Чего народ мучаешь!

— Совсем совести нет! — поддержала бойкая кухарка. — Мне в лавку ишо!

— А мне на службу! — подал голос солидный господин. — Извольте открывать!

— Желаем опознать! — визгнул гимназист.

Санитар Гниляев глянул в лица мирных горожан, кипящие нетерпением и жаждой запретного, плюнул и широко распахнул дверь.

Народ ринулся голодной стаей, почуявшей падаль.

Кругом какая-то гадость, поле, усеянное птичьими трупами, а вдалеке кто-то кричит. Родион Георгиевич подскочил с дивана, на котором заснул в халате, кинулся спасать, но вовремя сообразил, что опять трезвонит телефонный аппарат. Стряхивая клочки сна, коллежский советник прошлепал голыми пятками по полу и схватил рожок.

— Ванзаров слуфает, — хрипло сказал он в черную дырку амбушюра.

— Господин начальник, утренние газеты уже прочли? — спросил Джуранский с интонацией, с какой полкам объявляют начало войны.

— Что?.. Газеты?.. Какие газеты?

— «Новое время».

— Мечислав Николаевич, который час?

— Девять часов три минуты, если не врет хронометр.

— Благодарю… А что с газетами?

— Через четверть часа буду около вашего дома. Разрешите выполнять?

Как раз хватило времени, чтобы вылить на голову кувшин воды, кое-как причесаться и натянуть пиджак. Софья Петровна выходить из спальни отказалась, впрочем, как и впускать в нее мужа. Потому через дверь были оставлены строжайшие инструкции: квартиру не покидать, про дачу не вздумать, а за провизией отправить дворника, дав на чай, ему же поручить растопку самовара, а самой не прикасаться. Супруга слабым голосом просила оставить ее в покое, есть-пить она вовсе не намерена, а если у кого-то осталась хоть капля сожаления, так он не пойдет на проклятую службу, а съездит за дочками.

Чтобы жена не запуталась с замком, Родион Георгиевич дверь не запер, слетел вниз, крикнул Епифанову подняться к госпоже за поручением и успел выскочить из ворот как раз в тот момент, когда Джуранский остановил полицейскую пролетку.

Забравшись на протертый диванчик, отвозивший на себе сотни задов преступников и стражей порядка, Ванзаров потребовал прессу.

Помощник не только заботливо раскрыл нужную страницу, но и позволил указать на объявление внизу колонки.

Сложно понять, что испытывает чиновник сыскной полиции, когда видит, как его не то, что провели, а сделали полным дураком и посмешищем. Выставить на всеобщее опознание «чурку» да еще пригласить полгорода — это похлеще будет, чем возить его в святом ковчежце. Это требует особого таланта. Или непроходимой глупости служебного усердия. Проявить такую могли только двое: Джуранский и Шелкинг. Ротмистр сам поднял тревогу и прибывал в смущении. Значит, остается один кандидат.

В ледяном спокойствии явился в Выборгский участок коллежский советник и потребовал пристава. Подполковник был оторван от завтрака, утирающим следы яичницы с губ. На лице его читалось откровенное удивление столь раннему визиту важного чиновника.

— Могу ли знать, Ксаверий Игнатьевич, кто позволил заниматься самоуправством в розыскном деле? — Родион Георгиевич мог чеканить простые слова как служебный приговор.

Пристав выразил глубокое непонимание вопроса.

Тогда Ванзаров сунул газету ему под нос и спросил:

— Вафа работа?

Шелкинг, сощурясь, прочел и заявил, что объявление не подавал.

— А где «чурка», то есть тело?

— Отправлено еще вечером в морг академии. — Подполковник, кажется, считал это само собой разумеющимся.

— Кто отдал подобный приказ вам?

— Вы, ваше высокоблагородие.

Родион Георгиевич принюхался: пристав завтракал только с чаем. Тогда почему несет подобную ахинею?

— Извольте объясниться.

— Вчера вечером, в шестом часу, вы, господин Ванзаров, лично телефонировали и приказали доставить тело в морг академии. Что и было исполнено.

Джуранский осторожно покосился на начальника. Судя по усам, «командир» пребывал в бешенстве, смешанном с глубокой растерянностью. Но это мог увидать только опытный глаз помощника. Для всех остальных коллежский советник пребывал в думах, а потом спросил:

— Пристав, вы уверены, что телефонировал я?