Глава 27

— Ты что беременна? — спрашиваю я, внезапно охрипнув и, нащупав рукой стул, медленно на него оседаю.

— Почти два месяца, — шмыгает носом Ксюша и снова громко высмаркивается в салфетку.

Я запускаю пальцы в волосы, поднимаю голову к потолку и, зажмурив глаза, протягиваю:

— Кап-е-е-ец… Как так-то, а? Ну как так-то, Ксюш?!

Сжав губы, впиваюсь в нее злющим взглядом.

— Материнство — это не шутка! Это не поиграть с ребеночком денек-другой, это навсегда, понимаешь?! — прикрикиваю я. — Это и бессонные ночи, и пеленки, и какашки, и отрыжки и все, отчего тебя, брезгливую до ужаса, воротит всю жизнь! А еще тебе придется забыть о клубах, о мечте стать моделью и обо всех своих развлечениях, ты это понимаешь?

— Вполне, — уверенно и обиженно заявляет она.

— Ох, ничего себе! — округлив глаза, я восхищаюсь ее готовности стать матерью. — И это говорит мне девушка, которая на пятый день после родов укатила неизвестно куда и ни разу за полтора года не поинтересовалась, как дела у ее ребенка?

— Ань!

— Ксюш! — прикрикиваю я, не давая сказать ей ни слова. — Да, я прекрасно помню, что согласилась на все твои условия, что пообещала взять все заботы о сыне на себя и выполнила эти обещания, но!

Я перевожу дыхание и сбавляю тон, чтобы донести до нее каждое слово.

— Но ты ни разу не попросила прислать его фото или позвонить по видеосвязи, чтобы повидаться с ним хотя бы через экран. Ты готова была с легкостью продать материнские права, и даже сегодня, спустя столько времени, придя в дом, где находится твой сын, ты первым делом заговорила о каком-то парне, которого срочно нужно выручить? — почти беззвучно заканчиваю я и разочарованно смотрю на Ксюшу.

Отпиваю воду из ее стакана и подытоживаю:

— Сейчас ты хочешь родить, потому что ослепла от любви. Ребенок тебе нужен только для того, чтобы привязать к себе этого Никиту. И мне страшно подумать, что будет если он тебя вдруг бросит, или тебе снова предложат выгодный контракт… С Даней ты не побоялась пойти на аборт на большом сроке, — напоминаю я.

— В этот раз все будет по-другому, — гордо тряхнула головой Ксюша. — Вот рассчитаемся с Никитиным долгом, переберемся в мою московскую квартиру, поженимся, и будет у нас настоящая счастливая семья.

— А где уверенность в том, что твой Никитосик не проиграет эту твою московскую квартиру? — язвлю я и ловлю себя на мысли:

«Вот же а, ведь приказывала себе не вмешиваться в ее жизнь, приказывала! Но все равно из меня так и лезет упрямая старшая сестра».

Ксюша прикладывает руку к груди, выпучивает на меня глаза.

— Ань, он поклялся мне больше не играть!

— Это сейчас лежа с отбитыми почками, он в чем угодно тебе поклянется. А потом не успеешь и глазом моргнуть, как твой Никита оставит тебя с ребенком на улице.

— Ну что ты такое говоришь, систер, — смеется Ксюша. — Он же любит меня, он…

— Так все! — прикрикиваю я и выставляю перед ней ладони. — Парню твоему я помогать не буду, даже не проси. А тебе…

Я замолкаю. Смотрю на ее зареванное лицо, на пока еще плоский живот, и язык не поворачивается сказать то, что я обычно говорю, когда она попадает в неприятности.

После того, как она попыталась «продать» Денису Даню за два миллиона, внутри меня выросла стена. Здравый разум стучит пальцем по виску и настойчиво советует не протягивать ей руку помощи.

Я очень устала всю жизнь вытаскивать ее из грязи, отдавать ей последние деньги и вместо благодарности получать удары в спину.

Вот и сейчас с каждой секундой проведенной в обществе сестры, я все больше и больше разочаровываюсь в ней, но одно понимаю совершенно точно: если брошу ее беременной, то не прощу этого себе до конца жизни.

  — Тебе и твоему ребенку помогу, чем смогу, — нехотя говорю я. — По крайней мере, одеждой, детской мебелью и игрушками точно обеспечу на первое время.

Вижу, сестра недовольна. Еще и отворачивает лицо. Думает, я не вижу, как она закатывает глаза?

Дать бы ей пинка под зад, да совесть-предательница не позволяет мне сделать этого.

— В общем, переночуешь сегодня у меня. Направлю тебе здесь, — киваю я на небольшой кухонный диван-книжку, и включаю чайник. — А завтра дуй в свою квартиру и проси, чтобы твоя рыжая подружка освободила ее.

— Угу… — недовольно бурчит Ксюша, изучая свои ногти.

— И не смей обижаться, ясно? Я для тебя и так много всего сделала в жизни. Не была бы сестрой, так давно бы уж забыла, как тебя звать.

* * *

Как сквозь вату в ушах слышу стук. С трудом разлепляю веки, отрываю голову от подушки и, упав обратно, прижимаю пальцы к пульсирующим вискам.

«Вум, вум, вум» — словно волнами шумит в голове.

— Что это со мной?.. — шепчу я, щурясь от боли.

Делаю еще одну попытку встать, только на этот раз уже медленно. Ставлю на пол ногу, затем — вторую. Снова слышу стук в дверь, и только теперь до меня доходит.

«Это ж наверняка доктор!»

Накидываю халат, встаю с кровати и, вытянув шею, смотрю издалека на Данину кроватку.

Не шевелится, не мурлычет, как это обычно бывает по утрам, значит, спит еще.

Шаркая тапками по полу, иду мимо кухни. Дверь прикрыта, значит, и Ксюша тоже еще спит.

Приглаживаю волосы, открываю дверь и через боль в висках, приветливо улыбаюсь уже знакомому доктору.

— Доброе утро, Любовь Степановна! Проходите. — Я приглашающе киваю в квартиру и отхожу в сторонку.

— Утро? — удивленно переспрашивает она.

 Стряхивает с мехового воротника снег, спускает на кончик носа запотевшие очки.

— Обед ведь уже, — смеется доктор. — Я же утром написал вам, что буду чуть позже. Вызовов очень много.

Я словно в замедленной съемке поворачиваюсь к часам, висящим на стене коридора, отрешенным взглядом смотрю, как стрелка перешагнула во второй час дня, и словно на автопилоте иду в комнату.

С колотящимся сердцем подхожу к детской кроватке, откидываю одеяло, и из моего рта вырывается испуганный протяжный стон.

Прижав трясущуюся руку к губам, я в полуобморочном состоянии прохожу мимо доктора на кухню, распахиваю туда дверь