– Теперь уже поздно, – вздохнул невыносимый посетитель. – Все верят, что это сделал я. Им и жена моя говорила, что я ни при чем, а они все равно не верят.

Он продолжал терроризировать редакцию своими неожиданными появлениями. Избавиться от него было невозможно. Он не снисходил до оскорблений или рукоприкладства – он всего лишь приходил и зудел, ныл, канючил без конца. Излюбленных тем у него было две: путаница с Петровым-буяном и жестокосердие сотрудников «Красного рабочего». Последние запирались в кабинетах и бегали от него, но он все равно ухитрялся застигать их в самый неожиданный момент. Все знали историю о том, как он подстерег возле уборной пасынка Оксюковича, лощеного юношу, который числился в газете главным бухгалтером, и засыпал его своими жалобами, так что тому пришлось бежать в туалет на другой этаж.

Впрочем, не исключено, что сейчас пасынок предпочел бы вновь пережить тот унизительный момент, потому что разговор на повышенных тонах в машине редактора достиг, так сказать, точки кипения.

– Я не понимаю, чем ты думал! – кричал Оксюкович. На щеках у него проступили зловещие красноватые пятна, характерные для чахоточных больных. Неожиданно он бурно закашлялся и выхватил из кармана платок. Когда редактор отнял его от губ, Антон и заведующий увидели на ткани пятнышки крови.

– Мы не можем долго сидеть в машине, – вмешался Поликарп Игнатьевич. – Все видят, что шофера нет, а мы тут заняты черт знает чем. Пойдут слухи…

– Они уже идут! – отрубил редактор.

– Мы могли поговорить в кабинете, – заикнулся Антон. Заведующий бросил на него уничижительный взгляд.

– Там слишком много ушей, через пять минут вся редакция была бы в курсе наших проблем. Теперь вот что: сколько денег у вас осталось, Антон?

– Пять с половиной тысяч, – прошелестел тот.

– Что?! – болезненно вскрикнул Оксюкович.

– Костя, не горячись… – Заведующий повернулся к Антону. – Давайте так. Вы продаете все, что у вас есть. Украшения, мебель, ковры… не знаю, что еще. Сколько это даст, в сумме?

– Нисколько, – с вызовом ответил Антон. Судя по его виду, он еще хорохорился и не желал сдаваться без боя. – Я не буду ничего продавать.

– Тогда я звоню в ГПУ и обвиняю вас в растрате 55 тысяч. Выбирайте…

– Послушайте, – взмолился Антон, – но даже если я все продам, то не наскребу и десяти тысяч!

– Куда ты их спустил, скотина? – заревел редактор, не выдержав. – Такие деньги! Куда ты их просадил? На что? Я не понимаю! Многие люди на сто рублей в месяц живут… – Он зашелся в приступе кашля.

– Я ходил на бега… – пролепетал жалкий человечишка. – Рестораны… девушки… Черт возьми, я не аскет! И я не понимаю, почему мы не можем спихнуть все на этого дурака, Колоскова…

– Потому что на документах везде твои подписи, – оборвал его заведующий. – Колосков не лазил в общую кассу… Да, он мухлевал с рекламой, но делал это умно, надо отдать ему должное! Тебе еще у него учиться и учиться…

Антон отвернулся. «И когда уже они заткнутся и отпустят меня», – мелькнуло у него в голове. Разоблачения он не боялся и в глубине души был уверен, что никакое ГПУ ему не грозит. Оксюкович слишком порядочный человек, он сделает все, чтобы защитить семью. В том и беда с порядочными людьми, что они никогда не отступают, даже когда речь идет о защите таких, как он, Антон.

– Уйди, – попросил Оксюкович, обмякнув на сиденье и вытирая рот платком.

– Пошел вон, – сказал заведующий бухгалтеру.

Антон насупился, но проглотил оскорбление и кое-как вылез из машины. Он не закрыл дверцу, и Поликарп Игнатьевич захлопнул ее сам.

– Это конец, – сказал редактор убитым голосом. – Конец. Чем мы будем платить людям?

– Есть деньги за рекламу.

– Их хватит?

– Надеюсь, да. Кстати, мы можем повысить расценки…

– Нет, – тотчас же ответил Оксюкович, – без согласования наверху этого делать нельзя. Кроме того, это могут истолковать как подтверждение слухов… Какой позор, ах, какой позор! – Он горько покачал головой.

Заведующий немного подумал:

– Если Колосков не объявится, мы можем попытаться списать на него часть растраты, которую произвел Антон. Но не 55 тысяч…

– У меня дома есть четыре тысячи. Я их отдам.

– Ты в своем уме? – возмутился Поликарп Игнатьевич. – Так нельзя. Кроме того, четыре тысячи нам не помогут… Нам не хватает сорока, не меньше.

– И где же мы их возьмем?

– А что, если…

Заведующий замолчал.

– Что? – поторопил его редактор.

– Я думаю о Ракицком, – с расстановкой ответил Поликарп Игнатьевич. – Что, если он укажет нам верную лошадь?

– Ты с ума сошел, – сокрушенно проговорил Оксюкович. Он и Федотов-Леонов знали друг друга давно, еще с дореволюционных времен, потому позволяли себе не выбирать слов в критических ситуациях. – Какой Ракицкий? Ты что, предлагаешь поставить на лошадь, которую он укажет?

– Есть же верные лошади, – усмехнулся заведующий. – И он должен их знать. Я не хочу сказать, что результаты всех заездов известны заранее, но есть же случаи, когда победитель точно известен… Это выгодно и жокеям – они сговариваются, через знакомых ставят на верную лошадь – и… В общем, выгодно разным людям, – заключил он. – Главное – знать наверняка…

– Ты сошел с ума, – повторил Оксюкович, качая головой. – Это же обман, по сути! А если ничего не получится? Мы все потеряем, и тогда нам крышка.

– Нет. Но нам придется посвятить Ракицкого в наши дела. Ему самому невыгодно, чтобы редакцию начали трясти из-за растраты. Тогда много чего интересного может всплыть… в том числе о его братьях, которые воевали в армии Врангеля и бежали за границу. – Заведующий насторожился, вглядываясь в какого-то человека, который только что подошел к главному входу. – Хватит с нас и того, что этот олух из угрозыска ходит сюда как на работу.

– Как по-твоему, он знает? – спросил Оксюкович.

– Эта сука Теплякова хвасталась Кострицыной, что ходила в угрозыск и все им рассказала. Давно надо было закрыть ее ублюдочную рубрику и выставить эту тварь за порог…

Редактор промолчал.

– Неужели ты думаешь, что мы и правда можем поправить дела, поставив на лошадь? – вырвалось у него.

– Если выиграем, Костя. Только если выиграем.

– Нет, – решительно ответил Оксюкович, – мы не имеем права. Послушай, я прекрасно знаю, что умираю, но… я имею право сдохнуть с чистой совестью, черт возьми! – Он полез за трубкой, рассыпал табак. Руки у него дрожали, и заведующий отвел глаза. – Если бы со скачками дело обстояло так просто, как ты говоришь, сам Ракицкий давно бы купался в деньгах… Допустим даже, что он действительно узнает… ну… какая лошадь выиграет. А если она сломает на дорожке ногу? Что тогда? Мы все проиграем! Так что не спорь со мной: заберем остаток денег у Антона, заставим его все продать…