Анастасия Алексеевна аккуратно сжала мой локоть, и я очнулась. Его высочество, подперев рукой подбородок, сощурившись, смотрел на меня.

– Вы ослушались, Мария Михайловна?

Я спрятала ладони под накидкой и отрицательно покачала головой.

– Нет, ваше высочество.

– Лжете, – зло улыбнулся Дмитрий и, облизнув пересохшие губы, закрыл глаза.

Дрезина остановилась. Одоевский сошел на пути и, приняв донесение, вернулся к нам, еще более мрачным, чем был до того.

– В городе очередная демонстрация, на этот раз студенческая. Мирная, но я бы предпочел добираться в экипаже.

– Прошу прощения, ваше сиятельство, – осторожно начал медик. – У меня есть опасения на счет внутреннего кровотечения у его императорского высочества. Даже эти несколько минут на дрезине в этом случае крайне опасны, а вы говорите о тряске в течение нескольких часов. Я настаиваю на скорейшей госпитализации.

Я некстати закашлялась.

– Брось, Константин. Сколько их уже было, этих демонстраций? – сказал Дмитрий. – Едем.

Пока князь отдавал распоряжения на счет оставшейся в литерном обслуги, мы пересели в единственный за локомотивом вагон. Дмитрий остался с медиком в первом купе, мы с Анастасией Алексеевной расположились через дверь, следом. Я выглянула в окно, тучи рассеялись, и солнце грело сквозь толстые окна. Поезд двинулся, и Одоевский, бросив подчиненным несколько слов, запрыгнул на подножку.

– Возьмите, – окликнула меня княжна.

Я повернула голову и, нахмурившись, уточнила:

– Закрепляете наш договор, ваше сиятельство? Это, надо полагать, в счет аванса?

Анастасия Алексеевна протягивала мне банкноту номиналом двести пятьдесят рублей – огромные деньги.

– Спрячьте вашу гордость, Мария Михайловна, мне не до шуток! – отрезала женщина. – Бледная кожа, жажда, сонливость и спутанность сознания… внутреннее кровотечение – это приговор. И слишком большая вероятность, что в Петербург приедут не все.

Да, всё так и есть. Княжна лишь озвучила то, что медик боялся подтвердить.  

– Только причем здесь деньги?

Женщина закатила глаза.

– На извозчика, Мария! Я отвечаю за вас! Когда мы приедем в Петербург, вы сразу же, на вокзале наймете экипаж и поедете к Алексею!

Я закусила губу, всхлипнула и всё же расхохоталась. Разумеется, это было нервное, я понимала, но остановиться не могла. Смех мой перешел в кашель, княжна поджала губы, но руку не опустила, и это её упрямство отрезвило меня. Вряд ли она хотела обидеть меня, во всяком случае, сейчас. Думаю, это искреннее желание помочь.

– На извозчика, – откашлявшись, повторила я. Голос сел. – Вы понимаете, что заплати я извозчику этой купюрой, я доеду только до ближайшей канавы на Лиговском? 

– Но … почему?

Я села напротив неё и, потерев уставшие глаза, ответила:

– Это мой годовой оклад, Анастасия Алексеевна. Мне бы копеек двадцать …

– У меня нет таких денег… – тихо сказала она.

– Значит, доберусь пешком.

В купе заглянул Толстой.

– Мария Михайловна, вас просят.

Я поднялась на ноги и без слов отправилась вслед за ним. Дмитрий лежал на узком диване, шторы закрыты и свет приглушен. Медик ушел.

– Раскройте шторы и сядьте рядом, – приказал царевич и попытался привстать на локтях, освобождая мне место рядом с собой.

Я поддержала его и, усевшись, положила его голову себе на колени. Лоб его был холодным и влажным, сомнений в диагнозе не осталось и у меня.

– Вы солгали мне, Мария Михайловна, – сказал он, глядя мне в глаза. – Солгите еще раз.

Дрожащей рукой я отвела от его лба русые волосы и спросила:

– Как именно солгать? 

Он моргнул, и я поняла, что проваливаясь в зеленые омуты, снова забыла дышать.

– Солгите, что будь у меня время, однажды вы бы посмотрели на меня так же … – Дмитрий замолчал, рукой коснулся моей щеки и закончил: –  так же, как вы смотрите на Алекса.  

Невозможно. Невозможно лгать, глядя в эти глаза.

–Я … – кашель спас меня от ответа.

Царевич улыбнулся, закрыл веки, и я солгала:

– Да. Однажды я бы посмотрела так.

Он уснул, провалился в забытье. Я давилась кашлем, чтобы, дергаясь, не разбудить его, но всё равно кашляла. В купе заглянул медик, нащупал пульс на руке Дмитрия и, дождавшись его недовольного окрика, ушел, оставив нас двоих.

«Умирать, так в хорошей компании…» Забавно, ведь так же совсем недавно думала я сама.

Царевич прошептал в полубреде:

– Ожидание прекрасно, Алиса. Я буду ждать тебя там, в бездонной норе. Скажи, ты придешь?

– Да, ваше высочество. Я приду.

На губах его появилась улыбка.

– Ты снова лжешь, мой ангел. Но я всё равно буду ждать.

Я смотрела в его лицо, считая его дыхание, сбиваясь и проваливаясь в сон. Дмитрий спал беспокойно, просил пить, и, просыпаясь, я смачивала его губы влажной салфеткой, как наказал медик. Сложно сказать, как долго мы ехали, но когда к нам вошел Одоевский, уже остановился состав.

Наше путешествие, наконец, подошло к концу. Мы вернулись в Петербург. Живые. Пока еще живые. Все.

В купе вошли несколько мужчин, и Дмитрия осторожно переложили на носилки. Он открыл глаза и скривился, заметив хмурые лица вокруг.

– Я пойду сам! – зло бросил он.

– Нет, – отрезал Одоевский.

Царевич дернул уголком рта:

– Где Алиса?

– Здесь, – князь, повернувшись ко мне, сказал: – Вы едете с нами, Мария Михайловна.

Моё согласие не требовалось, но я зачем-то кивнула:

– Хорошо.

Я попыталась встать, но ноги так затекли, что я не устояла и, придерживаясь за маленький столик, упала обратно на жесткий диван.

– Пять минут, – бросил мне Одоевский.

Ну что ж, хоть так.

– Я буду ждать… – повторил Дмитрий.

Я осталась в купе одна и, откашлявшись, быстро и грубо размяла ноги от бедер и до икр. Вторая попытка принять вертикальное положение оказалась не в пример успешнее первой – у меня получилось.   

Солнце светило в окно, яркое голубое почти летнее небо смеялось над нами. Довольно тоски, смерть по пятам бродит за всеми нами, пока мы живы!

Мне стало зябко, вероятно, опять возвращался жар. Я набросила на плечи накидку и, приглядевшись, увидела ожидающий на платформе автомобиль. Охрана аккуратно теснила редких людей в стороны. Всё верно, мы чуть в стороне ото всех, на самых дальних путях.