И Юлия пустилась в рассуждения о превосходстве новаторской молодежной моды над консервативной «высокой». Глеб слушал ее невнимательно, и не столько из-за того, что тема моды, как высокой так и низкой, женской и мужской, молодежной и для солидных людей, его мало интересовала, а потому, что обстановка вокруг их автомобильного кортежа волновала его гораздо больше. Услышав по радио сообщение, что впереди по их маршруту образовалась огромная пробка, водитель решил объехать ее окольным путем и свернул в ближайший переулок. Но таким умным был не только он, и машина оказалась в другой пробке, такой же длинной, только переулочной. Застряли они в «живописном» месте, напротив мусорных контейнеров, куда сваливали отходы производства из третьесортной харчевни. Но все в мире относительно, и истинная цена любого явления и учреждения выясняется только в процессе сравнения. Кому-то эта харчевня казалась грязной забегаловкой, а для многочисленного сословия московских бомжей не то что сама эта точка питания, а даже стоящие рядом с ней мусорные контейнеры были ценней и привлекательней, чем шикарный ресторан при пятизвездочной гостинице в элитном районе столицы. К тамошним контейнерам вольное племя бомжей и близко не подпускают, а в задрипанном переулке — пожалуйста, здесь им готов сразу и стол, и дом…

Колоритная компания этих равноправных и свободных граждан демократической России расположилась под рахитичным деревцем на краю помойки. Трое аборигенов столицы мужского пола неопределенного возраста заросли многодневной щетиной, запудренной толстым слоем грязи. Один был в лыжных ботинках, рваной черной кожаной куртке и легкомысленной курортной шапочке, другой — в красных сандалиях, летней сиреневой ветровке и зимней серой кроличьей шапке, а третий, самый предусмотрительный и дорожащий своим здоровьем, приобрел себе в помойном «супермаркете» зимние ботинки с вылезшим мехом, рваную бордовую лыжную шапочку и женскую демисезонную куртку грязно-красного цвета. По-видимому, двое последних разделили между собой наряд, выброшенный некой модницей прошлого века в один из близлежащих мусорных контейнеров. В компании присутствовала дама, одеяние которой представляло собой смешение всех стилей моды: высоких, низких, молодежных, пенсионерско-собесовских, строго-деловых и легкомысленно-спортивных. О цвете нарядов, как и о возрасте этой особы, уже не прекрасного, а скорее ужасного пола, сказать что-либо было затруднительно, так как слой грязи на ее лице и одежде был еще толще, чем на физиономиях ее товарищей по помойке. Но какие-то остаточные воспоминания об изначальном предназначении женщины — быть хранительницей домашнего очага — «прекрасно-ужасная» особа еще сохранила. Поэтому пополняла яствами из помойного контейнера общий пиршественный стол, то есть постеленную на земле грязную картонку. Ей помогал в поисках провианта самый юный и резвый член компании — уже не мальчик, но еще и не «муж». Юноша залез в контейнер и копался в его недрах, передавая хозяйственной даме самые «лакомые» куски из помойных закромов харчевни. Одетый с таким же эклектичным смешением стилей, он то и дело бросал жадные и встревоженные взгляды на три бутылки прекрасной паленой водки, служившие украшением картонной «скатерти-самобранки». Видно, боялся, как бы старшие товарищи не обделили его горячительной влагой. Такая тревога была оправдана во всех смыслах: ночи в мае еще холодные, и спать на картонках, накрывшись полиэтиленовой пленкой от накрапывающего дождя, без подогрева изнутри вряд ли будет комфортно. А компания явно собиралась обосноваться здесь надолго, по крайней мере до утра или до тех пор, пока охранник харчевни не прогонит незваных гостей прочь от вожделенных контейнеров. Не то чтобы ему было жалко тухлых объедков, но тут чуть не доглядишь — сопрут и сами контейнеры. Прецеденты случались неоднократно. Если так дальше пойдет, скоро к каждому помойному ведру придется приставлять отдельного сторожа… Вот так оно и получается: сотни тысяч трудоспособных граждан сторожат и охраняют, миллионы защищают, а уж тех, кого сторожат и от кого охраняют — вообще тьмы, тьмы и тьмы… А созидающие где? Их на всю страну осталось с гулькин нос. И смогут ли немногочисленные созидающие прокормить всю алчущую лишь потребления тьма-тьмущую ораву вместе с их охраняющей обслугой?

«Ведь даже бомжам тоже нужно кушать что-то еще, кроме протухших объедков, иначе они долго не протянут, — размышлял Панов, разглядывая колоритную группу обитателей помойки. — Впрочем, слабые и хилые от такой жизни давно бы протянули ноги. А у этих, видно, бычье здоровье. По крайней мере, было в недавнем прошлом. Что стоит властям построить хотя бы бараки с деревянными нарами, чтобы бездомные спали на сухих досках, а не на мокрой земле… Нет, пожалуй, одним бараком и нарами не обойдешься: вон как они ожесточенно чешутся. Значит, нужна элементарная баня с шайками и водой. И больница не помешает. Какими бы здоровыми они изначально ни были, но уже спились, а за время бродяжничества еще и нахватали всяких инфекций. Но в первую очередь их нужно лечить от алкоголизма, причем за государственный счет. Своих-то средств у них не имеется. Почему бы государству не разориться на это? Ведь в других случаях оно очень даже щедрое…»

Глеб вспомнил задержанного ими «махрового» убийцу. На нем трупов было — не сосчитать. Суд был суров: изверга отправили на евростандарты аж на двадцать три с половиной года! И особо растрогал всех пункт приговора о принудительном лечении осужденного от алкоголизма. На бюджетные денежки, разумеется. Тут даже не знаешь, что и делать — смеяться или плеваться. А эти-то никого не убивали! Вылечить их, дать какое-никакое жилье, хоть в бараке, работу…

Пока Панов философствовал, бомжовая мадонна и юноша, сочтя что закусок заготовлено достаточно, присоединились к компании, и трапеза началась. Три бутылки паленого пойла уговорили еще до перехода от первого блюда ко второму. Не только предусмотрительный, но и запасливый бомж в теплых ботинках тут же вытащил из грязного пакета две литровые пластиковые бутылки. В них плескалось содержимое, в сравнении с которым паленая водка сошла бы за детскую микстуру для грудничков. Даже ко всему привычные сотрапезники владельца зимних ботинок засомневались. Стали принюхиваться и в изумлении качать головами. По-видимому, в бутылях плескалось нечто вроде смеси тормозной жидкости с морилкой для клопов. Но в конце концов извечный вопрос «пить, или не пить» был решен в единственно возможном в данных обстоятельствах утвердительном смысле.

«Итог нынешней либеральной альтернативы принуждению и лечению известен и неизбежен, — уверенно завершил свои философские рассуждения Панов. — Еще год-два такой вольной бомжовой жизни, и пожалуйте в безымянную могилку».

Прошли ли выпивохи предначертанный им судьбой и либеральной властью жизненный путь в ускоренном темпе, то есть не окочурились ли они сразу после употребления ядовитого коктейля, Глеб так и не узнал: пробка впереди начала рассасываться, и машина тронулась с места. Но не проехали они и километра, как попали в новый затор и застряли, как назло, опять напротив мусорных контейнеров. У этой точки питания тоже тусовались вольные странники, только четвероногие. Стаю бродячих собак возглавлял здоровенный, ростом чуть не с теленка, кобель, когда-то, в далеком щенячьем детстве, очевидно, белой масти, но теперь его шерсть приобрела серо-бурый оттенок от налипшей на нее грязи. Собачий вождь то ожесточенно чесал задней лапой за ухом, то яростно выщелкивал зубами блох у основания своего кудлатого хвоста, украшенного засохшими грязевыми сосульками. Другие собаки отличались от вожака только мастью и размерами, а по толщине грязевого слоя на шерсти и количеству блох, ее населяющих, ничем не уступали своему клыкастому лидеру. По приметному кобелю Глеб опознал в зубастых бродягах своих старых знакомых. Они обитали в подземном переходе у станции метро «Свиблово» и приходились ему в некотором роде земляками, так как общежитие, куда Панова поселили по протекции полковника Медведева, располагалось неподалеку. Уходя на работу утром или возвращаясь в общежитие вечером, Панов видел их мирно спящими по всем углам и закоулкам перехода в окружении недоеденных сарделек, сосисок, хот-догов, котлет и прочей вкуснятины, которой их щедро снабжали сердобольные москвички. Вожак всегда возлежал в самом удобном месте, у выхода из метро, и, обдуваемый теплым ветром отопительных установок, сибаритствовал в сосисочно-котлетном интерьере. Причем толстенную сарделину или сосиску могли подложить к самому его носу, но он их игнорировал. Поэтому посещение мусорки зажравшейся стаей было вызвано не желанием разнообразить сосисочно-хот-договое меню помоечным десертом, а наверняка куда более возвышенными побуждениями. Не утробы для, а духовного развития ради устремились они прямиком через дворы к мусорным контейнерам. Хоть собаки и братья наши меньшие, а театры, кино, художественные галереи и музеи их не слишком привлекают. Зато экскурсия на помойку для них то же самое, что для продвинутых граждан столицы посещение очередной выставки суперсовременного изобразительного искусства на московском бьеннале. Только интеллигентные москвичи и москвички, рассматривая заковыристые экспонаты выставки, часто плохо понимают, что это такое и с чем его едят. А их «меньшие родственники» не только испытывают такое же эстетическое наслаждение, улавливая запахи, источаемые помойными деликатесами, но и прекрасно разбираются, какой именно продукт так интересно пахнет в каждом из выброшенных в мусорку пакетов. В общем, сосиски и сардельки явно шли на пользу хвостатым экскурсантам: они находились в прекрасной физической форме (грязь и блохи не в счет), а в здоровом теле — здоровый нюх. В сравнении с благополучными канис хвостатус, принципиально не употребляющими паленые алкогольные напитки, а потому бодрыми и энергичными, оставшиеся для Панова в недавнем прошлом с предсказуемым летальным будущим хомо бывшие сапиенсы сильно проигрывали.