Когда Юлия, благосклонно опершись на руку услужливого кавалера, выбралась из машины и стала подниматься по ступеням крыльца, Глеб, якобы что-то забыв, заглянул в салон «тойоты» и там быстро передернул затвор пистолета, выбросив патрон из патронника, и вставил на место вновь снаряженную обойму. Выпрямившись и пряча пистолет в кобуру, он увидел, что Юлия остановилась у дверей особняка и, обернувшись, смотрит на него выжидательно и даже с некоторым недоумением.

«Дошло наконец-то до не слишком жалостливой к людям собакофилки, что она мало походила в этот вечер на скорбящую родственницу упокоившегося Никиты, — догадался Глеб. — Как-никак, сегодня похоронили ее не слишком любимого, пусть и сводного, но все-таки брата. А я не слышал, чтобы они с Маршей вспоминали о покойном, да и со мной в день похорон Никиты Юлия говорила обо всем, кроме того, о чем сегодня ей следовало говорить. Но сейчас Юлия, наверное, и сама поняла, что такое ее поведение выглядит просто неприлично, и намерена хоть напоследок затронуть эту скорбную тему. Придется мне деликатно помочь жестокосердной девице, не потеряв лица, выпутаться из некрасивой ситуации».

— Хочу выразить вам свое глубокое соболезнование в связи с постигшей вас тяжелой утратой, — начал Глеб свою прочувственную речь. — Как бы ни было вам больно, крепитесь и…

— Благодарю за сочувствие, — нетерпеливо прервала его Юлия, — но врачи категорически запретили мне разговаривать о каких-либо грустных материях.

— Тогда… спокойной ночи, — растерянно промямлил Глеб и сам себе удивился: «И чего я плету? Какая может быть спокойная ночь у сестры, только что похоронившей брата? А я-то хорош! Поспешил осудить девушку за жестокосердие, а она, оказывается, всего лишь следовала медицинским предписаниям».

Потоптавшись у парадного подъезда, Глеб начал откланиваться, но Юлия, удивленно подняв брови и обиженно надув губы, спросила, почему Марфу бдительный охранник провожал до квартиры и даже эту квартиру проверил, а ее бросает одну у подъезда?

Объяснять, что в особняке все уже проверено внутренней охраной и электронная сигнализация обеспечивает полную безопасность, Глеб не стал, а, извинившись за свою нерасторопность, сопроводил требовательную барышню до ее комнат. Да и некогда было объясняться. С олимпийских вершин внезапно опять свалился Эрот и загудел ему в ухо на попсовый мотив: «Трепы-трепы-трепыхааайся! Трепы-трепы-трепыхааайся! Трепы-трепы-трепы-трепы, трепы-трепы-трепы-трепы, трепыхааайся!» Видно, античный небожитель надумал устроиться на «Фабрику звезд» и с помощью божественных родственных связей заделаться ее номинантом…

Юлия, дойдя до своих дверей, в комнаты не вошла, остановилась и вопросительно воззрилась на сопровождающего: мол, Маршину квартиру ты всю обнюхал, прежде чем впустить туда рыжую лисицу, а здесь чего стоишь, уставившись на мою дверь, как баран на новые ворота? Но вслух оглоушивать Глеба она уже постеснялась, как-никак, а он ее зооединомышленник! Глеб все понял без слов, вошел и стал осматривать комнаты под аккомпанемент Эротовых песнопений, теперь уже из репертуара фольклорного ансамбля:

— Ой, ты гой еси, да добрый молодец, ой, да и вошел ты к милой в терем, ой, да так бросайся же в ноги к ней, ой, да обними ее за талию осиную (осиную — это точно подмечено, не мог не признать Панов), ой, да похвали ее брови черные и ресницы шикарные (плагиат! Караул, грабят попсу!), ой, да поцелуй уста ее сахарные, ой, да уложи красну девицу на перину пуховую, ой, да разоблаки ее всю до исподнего, ой, да туда же и исподнее, ой…

— Да погоди ты! — остановил Глеб расходившегося Эрота. — Девушка в трауре, и она, по-твоему, захочет в день похорон своего брата лечь в постель в чем мать родила с малознакомым мужчиной?! Порядочная женщина на такое никогда не согласится!

— Конечно, не согласится, если ты будешь только лежать с ней рядом чурбан чурбаном! Но я же еще не закончил давать свои ценные указания, ты прервал меня на самом интересном месте! Итак, продолжаю: «ой, да и возьми ты, добрый молодец, ноги девичьи, дебелые…»

— Ну вообще! — возмутился Глеб. — За кого ты меня принимаешь? Я что, без твоих ценных указаний не знаю, что мне делать в постели с голой девушкой? Сомневаюсь, как эта ситуация может выглядеть с морально-этической стороны, а с физиологией тут как раз все понятно.

— А ты не противопоставляй непротивопоставимое! — терпеливо поучал Эрот. — Физиология, мораль, нравственность и этика — сестры навек! Что естественно, то не постыдно! Что хотится, то и могется, а что можется, то и делается! Вот у нас, на Олимпе, бывало…

— О нравах высокой элиты наслышаны, — опять прервал божественного наставника Панов. — И знаем, что рыба гниет с головы, а дурной пример заразителен. Но рыбье туловище пока протухло не все, и в плавниках пока еще сохранилась вторая свежесть.

Как любое верховное существо, Эрот не терпел критики в адрес олимпийских небожителей и неуважительных намеков на обожаемых властителей фанаточьих сердец и уважаемых менеджеров умов прочего человечества. Он сразу сменил тон с благостного на склочный и ехидно заметил, что лакейская ливрея, которую Юлия опять обязательно захочет примерить на Глеба, будет ему очень к лицу.

— С лакейской ливреей затея скорее смешнее, чем дурнее, — самоуверенно в рифму возразил Панов. — Мне не придется морально мучиться, а у Юлии ничего не получится.

— А вот сейчас поглядим, — многозначительно предупредил Эрот самодеятельного поэта.

Тем временем Глеб осмотрел апартаменты, сообщил их хозяйке, что все в порядке, и стал уже откланиваться, когда Юлия остановила его. Жестом поманив за собой, подвела к своему старо-французскому шкафу-комоду и достала оттуда плотно набитый конверт, гораздо толще, чем тот, которым щедрая девица в прошлый раз сшибла романтического мечтателя с розовых облаков на грешную рыночную землю.

— Я же предупреждал! Я же советовал! Я же доходчиво объяснил, наконец! — шипел Эрот на ухо нерадивому ученику. — Вместо того чтобы точно следовать моим ценным указаниям, ты разглагольствовал о какой-то морали, да еще и об этике! Моралист! Таких моралистов-этиков к Олимпу не подпускают на пушечный выстрел! А если какой по недоразумению и пролезет в высшие сферы, его оттуда вышибают под зад коленом! Слушался бы ты — заимел элитную красавицу-возлюбленную, а теперь якшайся с нестрогими девицами, да и те недовольно крутят носами, посещая твою задрипанную общагу! Не оправдал ты моего высокого доверия! Тьфу на тебя! — и бог необременительной легкой любви и гражданского брака, безнадежно махнув рукой, скрылся в олимпийских эмпиреях.

Увидев в руках Юлии плотно набитый увесистый конверт, Глеб на этот раз уже не заблуждался насчет его содержимого и не тешил себя иллюзией, что это любовное послание на пятидесяти страницах. Юлия тоже помнила предыдущий неудачный опыт вручения гонорара за свое спасение и, предупреждая выпендрежное закладывание Пановым рук за спину, с нажимом пояснила, что отец одобрил ее намерение вознаградить отличившегося опера и лично пополнил ранее предложенную Глебу сумму солидной добавкой в у. е.

«Угрожает, что нажалуется папочке, если я откажусь от денег, — понял вознаграждаемый. — С нее станется! Наклепала же она на Новикова, что тот якобы поцарапал ей палец, а меня обвинит, будто я нанес ей моральную травму. Никандров меня тогда просто со свету сживет, ведь у дочки и так уже с психикой не в порядке. Не зря же к ней приставили невропатолога с психологом. Но не на такого напали!»