Но ничего такого не последовало.

Больше всего я расстраивалась, когда бездумность и потребительская психология просачивались в тех, кого я считала людьми чистыми и благородными. Порой в этом смысле меня огорчала даже Лариса, с которой я втайне чувствовала себя немного наставником ввиду своего старшинства.

Несмотря на то что в играх и прочих составляющих внешней жизни Лариса была настолько безусловным лидером, что про нас ходили слухи, усиленно поддерживаемые Аппатимой, будто я нахожусь у своей подруги чуть ли не в рабстве, в вопросах внутреннего я была по отношению к ней настоящим деспотом.

Стоило ей хохотнуть в компании, услышав анекдот про Брежнева, как я, отозвав ее в сторону, гневно спрашивала:

– Ты что это, опять, да?… Объясни, пожалуйста, что ты нашла смешного? Разве ты не знаешь, что над такими шутками зубоскалят только идиоты?

Но Лариса не могла объяснить. Она просто улыбалась своей открытой, немного ироничной улыбкой, предназначенной всем сразу. Меня она слушала пусть и не возражая, но рассеянно, словно только и ждала, когда я успокоюсь и отпущу ее обратно, туда, где рассказывают что-то еще веселое.

– И вообще, тебе не кажется, что эта компания слишком примитивная. Давай потихоньку прощаться с ней, – говорила я сердито.

– Я понимаю, что анекдот был идиотский. Но ведь смешной, – осторожно возражала Лариса, глядя мне в глаза непонимающим, чистым и при этом нисколько не виноватым, добродушным взглядом. И лучше бы она этого не говорила – себе же дороже!.. Ведь знала, что потом, когда компания разбредется, я буду не меньше двух часов читать ей мораль об умения думать над тем, над чем смеешься.

Как-то мы пошли с ней в зоопарк, взяв с собой нашу невоспитанную овчарку Тому.

Тома наделала своим появлением у вольера с тигром, который сразу кинулся на нее, такой переполох, что отовсюду набежала толпа, среди которой Лариса чувствовала себя как рыба в воде. Она тут же перезнакомилась с работниками зоопарка, и вскоре те уже предлагали ей бесплатно ежедневную порцию мяса для собаки. Разумеется, это была шутка. Но мне такая шутка не показалась невинной. Я усмотрела в ней бездумную нечувствительность к фактам казнокрадства на территории зоопарка. И Лариса, вздохнув, выслушала от меня очередную лекцию. А я, сердито сопя, подумала, что, наверное, нам и вправду не хватает войны, раз уже даже Лариса подвержена этому всеобщему флеру легковесности.

Я часто замечала, что люди становятся более задумчивыми, погруженными в себя и в то же время возвышенными, когда с ними случается какая-нибудь нешуточная беда. А если страдания очищают душу от наносного в ней, то, может быть, печаль полезнее радости?

Из этих соображений печальные люди привлекали меня больше, чем радостные, – они казались мне глубже. Более того, я не раз ловила себя на мысли, что втайне радуюсь некоторым случающимся с людьми неприятностям, если последние как-то просветляли их.

Но чем я тогда отличалась от товарища Сталина с его репрессивной машиной? Не исключено, что он начинал с тех же мыслей.

Так что же делать, боже мой, что же делать, как не поддаться этой обманчивой легкости, ввергающей душу в омут забвения?

Точного ответа на этот вопрос я не знала.

Я знала только, что люди могут быть такими, как Данко из рассказа Горького.

Прочитав легенду о Данко в «Старухе Изергиль», я была так потрясена, что выучила ее наизусть и пересказала потом слово в слово одной девочке из нашего двора. Я думала, что такие слова не могут оставить безучастными ни одну душу, после них человек уже не сможет быть прежним. И действительно, у девочки, когда она, притихнув, слушала меня, было такое нежное, чистое, благородное лицо. И мы в тот день как-то по-хорошему провели время, взобравшись на акацию и рассказывая друг другу разные случаи из жизни на каникулах. Она даже в какой-то момент, придвинувшись ко мне ближе, склонила голову ко мне на плечо, от чего стало хорошо до небывалости. Но день пролетел, и я по прошествии еще нескольких узнала, что эта девочка распускает обо мне какие-то сплетни.

Но горше всего было обнаружить, что на ипподроме, где Лариса занималась конным спортом, на который мне не удалось записаться из-за страхов моей матери, образовался филиал того самого поселка Епифань Тульской области, где люди непрерывно пили и гуляли. Вокруг моей подруги так и вились норовившие распустить руки, ждущие своего часа, настойчиво к нему идущие молодцеватые парни из числа конюхов и некоторых спортсменов. А что Лариса? Она, смеясь, умела всякий раз оставить их с носом. Но всегда ли так будет? У меня прямо сердце ныло в груди, когда я проникалась этой развитой в моем воображении картиной с очень несчастливым концом. И я умоляла Ларису перейти на какой-нибудь другой вид спорта.

Но я, конечно, знала, что Лариса крепкий орешек в отношениях с противоположным полом, хоть о нас с ней одно время ходили слухи, будто мы чуть ли не девицы легкого поведения.

Механизм формирования столь далекого от истины нелестного общественного мнения раскрылся для меня в один из самых неладных дней моего детства.

Вместо потерявшего актуальность вопроса о моем дурном влиянии на Ларису вдруг всплыл вопрос о тлетворном влиянии Ларисы на меня. И всплыл он в мозгу моего отца, внезапно активизировавшемся под действием каких-то только ему ведомых причин. Было это в ясный сентябрьский день, я училась тогда в седьмом классе.

Летя, как обычно, к Ларисе вниз по лестнице, я еще сверху услышала ее звонкий, раскатистый смех, на который порой подтягивались, неведомо зачем, окрестные мальчишки. Так повелось, что Лариса, завидев меня, вскидывала руку вверх и, помахав ею, указывала направление, а потом мы, сорвавшись, бежали, чтобы встретиться в некой точке. (Как знать, не идем ли мы и сейчас навстречу друг другу по линиям, пересекающимся где-то там, в математической бесконечности?) Мальчишки оставались далеко за спиной, да, собственно, они и не помышляли о том, чтобы кинуться вслед за нами.

Но в тот злополучный день, выйдя из подъезда, я застала Ларису рядом с Герой Позовым. Они стояли чуть поодаль, у входа на площадку.

Небывалое дело – тот самый Позов, никогда не хаживавший вблизи нашего дома, каким-то образом забрел к нам во двор и, склонившись к уху Ларисы, что-то рассказывал с присущим ему ироничным, таинственным видом.

Предвкушая знакомство – ведь мы с Позовым до сих пор так и не познакомились, – чувствуя одновременно и влившуюся в ноги свинцом ответственность и рвущийся изнутри буйным ветром восторг, я медленно шла навстречу своему кумиру, стоявшему рядом с моей лучшей подругой и уже приветливо, по-свойски махнувшему мне рукой.

В это время к подъезду подъехали голубые «жигули» моего отца, и он, я отметила это краем глаза, лениво выбравшись из машины, принялся что-то доставать из багажника, вертя в пальцах ключи.

Я подошла к Ларисе и встала рядом с ней с другой стороны, теперь она оказалась между мной и Герой.

Позов все еще что-то говорил, Лариса оглушительно хохотала. И вдруг отец, бросив на землю какой-то предмет из багажника, злобно выкрикнул: