надо с тобой потолковать. Если разговаривать в таком месте, нас подслушают.

— Когда у тебя ближайший экзамен?

— В ноябре. Прорва времени.

— Не лучше ль тебе заняться вмещением теории-другой себе в голову, нежели портера в брюхо?

— Трудно сказать. Пойдем.

Он встал эдак развязно — и в то же время неотвратимо. Что Мику оставалось делать? Он теперь был в безразличном настроении. Тоже встал, и они направились прочь из Грина к Графтон-стрит и вскоре оказались у Нири — в несуетном, укромном прибежище. Джек Даунз заказал две пинты без формальностей уточнить, чего желал бы Мик, и изничтожил половину своей по ее прибытии, одним исполинским глотком. Закинул ноги на ближайший стул.

— Скажи мне, Мик, авик, — произнес он угодливо, — в каких-таких бедах ты нынче?

Мик хихикнул.

— Бедах? Ты сам это первым сказал. Ни в каких я не в бедах, насколько мне известно.

— Боже милостивый! Ты там в Грин сидел такой несчастный, словно скорбное пугало.

— Ну, есть у меня маленькая незадачка, но ее легко устранить, думаю. Запор.

— Ох черт, — сказал Даунз презрительно, — у всех, само собой, он есть. Это как первородный грех. Но ты глянь на меня. Я вот в настоящей беде.

— Что стряслось?

— Да много чего. Мне сегодня чуть позже шести надо быть на вокзале Кингзбридж, встречать поезд. Мой старик приезжает меня навестить.

— Ну и что тут такого? Я знаю, что ты со своим отцом ладишь, да и что он не идет, когда приезжает в гости, на попятный, если надо содействовать со вспомоществованием. Да и с колледжем у тебя все в порядке.

Даунз крякнул.

— Слушай, — сказал он, — тут случилась чертова заваруха. Когда он тут был в последний раз — показал золотые часы свои, бесценную семейную реликвию, и сказал, дескать, с ними что-то не так. Мы вместе сходили к одному часовщику, и тот гений быстро понял, в чем беда. Назвал цену, которую старик мой и выплатил. От меня требовалось на неделе забрать часы и хранить их в целости и сохранности.

— И ты что же?

— Я и да, и нет. Я их забрал, это да, и шли они первоклассно. Следом я сделал нечто очень глупое.

— Только не говори мне, что ты их потерял.

— Нет, я их заложил.

Мик с трудом справлялся со своей нежеланной пинтой, когда это услышал. Не воистину ли очень глупы все люди, включая его самого?

— Где ты их заложил?

— В «Мередите», на Кафф-стрит{114}.

То был общепринятый среди университетских студентов ломбард. Мик осмыслил положение. Серьезным оно ему не показалось.

— Сколько ты за них получил?

— Два фунта десять. Все, что попросил.

— Где квитанция?

— Вот.

Поискав, он извлек нечто похожее на всамделишную квитанцию.

— Моя ужасная беда, — угрюмо произнес Даунз, — что я напрочь банкрот. Вдребезги. Первое, что папуля спросит, — про часы. Без часов устроит трахтарарах и смерть лютую. Он на станции будь здоров какую головомойку может мне учинить.

— Мы с ним виделись всего раз, коротко. Не такой уж он жуткий.

— Он может быть и хуже, если речь про те часы. Я никакой байки не могу даже сочинить.

Мик коротко хохотнул.

— Если посмотришь на положение в лоб, — проговорил он, — ты поймешь, что оно в самом деле вполне простое. Твои дела в колледже в порядке, и я знаю, что домохозяйке своей ты платишь впрямую, заблаговременно. Твой добрый отец даст тебе ex gratia[36] подарок в десять фунтов — на удачу. Тебе только и надо, что взять взаймы, чтобы забрать часы, и в долгу ты будешь всего несколько часов. Все просто!

— Занять? Но где? Мне три фунта понадобятся.

— Ну есть же у тебя какие-то друзья? Э, нет, на меня смотреть не надо. Стаканы у нас пусты, моя очередь покупать выпивку. И я на сей раз буду пить «Виши».

Он подозвал приказчика и распорядился, в то же время вынимая все деньги из правого кармана брюк — три полукроны и какую-то еще мелочь. Явил выловленное.

— Под мое слово чести, Джек, — сказал он серьезно, — это совершенно все деньги, какие у меня есть.

Даунз окинул собранное встревоженным взглядом.

— Я знаю, — сказал он. — Год назад я одолжил двадцать пять шиллингов у домохозяйки, чтоб купить подарок младшей сестре на конфирмацию. К ней я опять не могу обращаться, хоть долг и отдал. По-моему, она знала, что никакой сестры у меня нет.

Прибыли напитки, Джек сделался молчалив и угрюм, а Мик взялся решать эту задачку в уме. Джек Даунз вроде приличный малый, в конце концов, и заслуживал помощи. Выход, судя по всему, был один, хотя и влек за собой некоторый риск его, Мика, финансовому равновесию. Спасение Джека было у него в кармане: чековая книжка, покамест не початая.

Во всех его смутных сверхъестественных и научных маневрах, напомнил Мик себе, не стоит упускать из виду истинное проявление человеческого благородства — сострадание. Рядом с ним любые иные добродетели поверхностны и скудны. Любовь и жалость — вот другие имена тому, что на латыни именуется caritas, благотворительность. Даже вещное тварное не было ею нацело обделено. И коли рискует он потерять три фунта, не дешевый ли это способ облегчить мятущийся ум, предотвратить разлад в семье и поддержать условия счастливые и ведущие к неотменяемым достижениям в жизни другого человека?

Да, долг его вполне ясен. И все же не помешает некоторая осторожность. Выписать чек, не сходя с места — совершенно точно нет. Среди черт натуры Джека Даунза имелась порывистость. Любое предприятие, за какое бы Мик тут ни взялся, должно состояться под его присмотром, от начала и до конца. Наконец он заговорил.

— Джек, — сказал он, — вполне правда, что я показал тебе все деньги, какие у меня есть. Разумеется, мне и самому фунт не помешал бы — если иметь в виду предстоящие мне в ближайшие день-два определенные небольшие расходы. Так вышло, что есть у меня крошечный скрытый припас — крошечный, повторяю, но к нему в чрезвычайных обстоятельствах можно обратиться…

Даунз глядел на него теперь без выражения, а затем явил некое подобие улыбки.

— В смысле…

— В смысле, у меня есть чековая книжка. Я выпишу чек на предъявителя, и мы вместе наведаемся в Банк Ирландии. Ты зайдешь в банк, обналичишь чек, написав свое имя на обороте. Я подожду снаружи. Затем ты выйдешь, отдашь мне деньги, и мы посмотрим, что можно поделать с часами.

Воздействие на Даунза, произведенное такой простой щедрой речью, оказалось очень приятным. Лицо его слегка озарилось, а