уж и интересно. Каким приличным человеком я всегда был, а теперь даже поговорить нормально не могу, думаю и говорю все время об одном и том же. Только ради Йожо немного беру себя в руки. И постоянно перед ним притворяюсь. Но он ведь тоже притворяется передо мной. Ведь не я, а он начал скрытничать, сразу же, как тут появился, напустил таинственности, никак не хотел признаться, кто его ко мне послал. Только молится, молится, а все на одной странице. Черт, надо как-нибудь ему сказать, что он уже начинает действовать мне на нервы! Терпеть не могу эту его поповскую улыбочку. Такой притворщик, еще почище меня будет. Все священники притворщики. Да еще и мстительные. Того, кто их невзначай обидит, тут же готовы предать анафеме. А прихожан своих рады были бы еще живыми отправить в пекло. Что за глупости! Все-таки я не зря учился. Это, наверное, главное, что в меня вколотили: священники, поповское отродье — наш заклятый враг. Вместо аргументов — бредни. Вместо философии — сплошь вранье, вместо того, чтобы научить человека думать, они вбивали в меня всякие дурацкие формулы. Вроде молитвочек! Ум они мерили по тому, как я умел оттараторить то, что вдолбили мне в голову. Не успевал я и рта раскрыть, а они уже знали, что я им скажу. И были этим довольны. Мои учителя либо были глупыми, либо намеренно учили меня так, чтобы я ничему не научился.

Я начал одеваться. Йожо заметил это, немного занервничал, но продолжал молиться. Немного погодя он поднял голову и взглянул на меня. — Недавно я принес сюда горстку мелких камешков, — промолвил он, — и положил их на подоконник. Вчера стал их искать, а их там уже нет.

Я удивленно посмотрел на него и сразу понял, что сейчас будет ссора, ведь Йожо наверняка подумал, что это я их куда-то убрал, мне же и в голову не могло прийти, что обычные камешки могут ему зачем-то понадобиться, и я их просто выбросил.

Он встал, положил молитвенник на стол, поглядел на меня, а потом, еще больше занервничав от моего взгляда, принялся ходить по комнате. Подошел к окну и показал пальцем, куда высыпал камни. — Вот сюда, — постучал он по подоконнику. — Сюда я их положил.

— Я не знал, что они тебе нужны. Знал бы, не стал бы их трогать.

— Вчера до обеда я выходил, чтобы собрать их. Здесь у меня всего-то пара мелочей, да и те приходится прятать. Если я кладу что-нибудь сюда, — он снова постучал пальцем, — то зачем тебе это перекладывать?

Я засмеялся.

А он еще больше нахмурился. Меня это стало слегка бесить. Злость, которая, как я думал, постепенно улеглась, теперь, подстегнутая его злостью, вдруг захватила меня целиком, того гляди вырвется наружу.

— Где они? Куда ты их дел? — еще настойчивее спрашивал он.

— Черт возьми, ты еще будешь ругаться со мной из-за каких-то паршивых камней? Я их выкинул.

Он побагровел. — Я этого терпеть не намерен. Есть поступки, которые могут меня очень рассердить, запомни это! Я не желаю, чтобы ты прикасался к моим вещам, понял?!

Он ходил взад-вперед по комнате, останавливаясь у окна, и снова и снова стучал по подоконнику. — Если я кладу что-то сюда, то хотел бы, чтобы оно там и лежало. Иначе, если подобное повторится еще раз, тогда…

— И что тогда?

Он развел руками, и я ожидал, что последует взрыв негодования. Но в ответ последовал бы такой же взрыв с моей стороны, и он, наверное, вовремя это понял. Махнув в сердцах рукой, он вышел вон.

Я остался в комнате один. Какое-то время я старался подавить в себе злость, потом стал жалеть об этом недоразумении. Почему мы оба, и он, и я, не можем держать себя в руках? Может, мне надо перед ним извиниться? Но почему мне? Почему бы ему не извиниться передо мной?

Гнев наш понемногу улегся, но на следующее же утро я снова с ним поссорился.

Я рассказал ему, что встречался с Эвой и что мы вместе ходили к его матери. Невозможно было и предположить, насколько это его возмутит. Он долго шагал по комнате, нервно размахивая руками, и все повторял, что он меня об этом не просил.

— Я думал, ты будешь рад узнать, что у вас нового.

— Скажи еще, что поехал в Бруски ради меня! Я в таких твоих услугах не нуждаюсь. Занимайся своими делами, а в мои не вмешивайся!

Я стал объяснять, хоть это было и неправдой, что встретился с Эвой в Трнаве, и что именно она уговорила меня проводить ее до Брусок. Потом мы пошли прогуляться, потому что Эва хотела навестить мать Йожо, чтобы потом передать через меня, как та себя чувствует.

Йожо на минуту умолк. Он нервно дернул рукой, будто хотел постучать пальцами по столу, потом взял со стола газету, со злостью бросил ее на пол и снова начал ходить по комнате. Внезапно он остановился возле меня, развел руками и посмотрел мне в лицо. — Ей-богу, не понимаю, зачем она тебя туда потащила. — Потом подошел ближе и бросил на меня еще более пронзительный взгляд, глаза его словно вылезли из орбит, так что на мгновение мне показалось, что они почти касаются стекол очков. — Послушай! Что все это значит? — спросил он охрипшим голосом. Выражение его лица было таким странным, что я невольно улыбнулся.

— Ты с ума сошел! Смотришь на меня, будто в чем-то подозреваешь.

— Скажи на милость, зачем ты туда поехал? — допытывался он.

— Зачем?! Йожо, ведь ты сам меня туда в первый раз послал. Каждый день рассказывал мне о своих родных, хотя мне это было совсем не интересно. Ты послал меня в Бруски и даже не спросил, хочется ли мне туда ехать. Ну, хорошо, — продолжал я, хотя он несколько раз пытался меня перебить. — Предположим, в этот раз ты меня в Бруски не посылал, но уж что случилось, то случилось. Если я правильно понимаю, больше всего тебя возмутило то, что я пошел навестить твоих маму и брата. Но я же сказал, что меня туда повела Эва, я пошел только ради нее. Не могу понять твоего поведения. Ты что, стыдишься своей семьи?

Он не удержался и осыпал меня ругательствами, некоторые из которых должны были его самого как священника смутить, поэтому он немного опомнился, потер пальцами покрасневшее лицо, и после обоюдного краткого молчания, во время которого он, видимо, подыскивал слово, которым мог бы смягчить все им