Столько разных удовольствий. Хочется и того, и другого, но кажется, отец серьезно болен, и невозможно даже подумать, что все может измениться. Пусть все будет по-старому, по-прежнему. И сегодня, и долгие годы. Уютный большой дом, много людей, близких, родных, которые понимают с полуслова. Тепло дома осязаемо, оно как воздух, которым дышишь. И жить без этого нельзя. Все можно пережить, если есть дом, где ты можешь быть самим собой: сочинять, придумывать или просто сидеть в тишине.

Последний дом, где они сейчас жили, был похож на маленькую крепость или раковину, просмоленную солнцем и морем. И находится он на лучшей улице, Андреевском спуске, а наверху в небе плывет церковь Растрелли, нарядная, красивая.

И он хочет жить в этом доме долго-долго.

И внутри него начинает звучать музыка — блаженно-сказочный вальс из «Фауста». Когда он услышал его, то понял, что заболел этой музыкой. И уже ходил несколько раз на эту оперу. И пойдет еще. Бесподобная музыка, от которой замирает сердце, от восторга и предчувствия чего-то важного, необыкновенного. Волнующего.

Иногда он заходил в кабинет отца и подходил к книжному шкафу. Книги внушали ему почти благоговейный трепет. Он проводил пальцем по корешкам книг и читал названия. «Труды Духовной Академии», «Ориген», «Современное франкмасонство в его отношении к церкви и государству», «Августин Блаженный». Иногда он брал книги и читал.

Когда он вырастет, прочтет всю библиотеку отца. Но это позже.

Он взял в руки книгу Августина Блаженного «Исповедь».

Открыл ее.

«Совершенно ясно теперь одно, ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен: прошедшего, настоящего и будущего… есть три времени — настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего. Некие три времени эти существуют в нашей душе, и нигде в другом месте я их не вижу: настоящее прошедшего — это память; настоящее настоящего — это непосредственное созерцание; настоящее будущего — его ожидание».

Он запнулся, а потом продолжил: «душа и ждет, и внимает, и помнит: то, чего она ждет, проходит через то, чему она внимает, и уходит туда, о чем она вспоминает»…

Он не заметил, как сказал эти слова вслух.

Сзади он услышал характерное отцовское покашливание.

— Хм. Похвально, что ты этим интересуешься.

— Как поэтично! — вырвалось у него. — И как печально!

Отец подошел к столу и сел в кресло.

— Августин Блаженный почитаемый святой. На заре христианства церковь была другой и воззрения были несколько иные.

— Какие?

— Хм, — услышал он во второй раз. — Боюсь, что сейчас ты не сможешь понять это в полной мере. Вот когда вырастешь. Могу только сказать, что церковь тогда обращалась к незамутненному источнику. Меня радует, что по Закону Божьему у тебя пять. Остальные предметы идут не так хорошо.

— А будет ли время, когда в мире не останется загадок?

Отец спрятал в усах улыбку.

— Я приветствую твой пытливый ум, пусть не остановит тебя на этом поприще никто и ничто. Если ты сам вложишь свой труд в познание истины, это уже приблизит момент, когда тайны мира будут раскрыты. Но Тайна Бога раскрыта не будет, к Богу можно только приблизиться, путем жизнью праведной и исполнением его заповедей. Вот кем ты, например, хочешь стать?

— Медиком. Или писателем.

— Врачом — это хорошо, облегчать страдания людей — жить в русле христианских добродетелей. По поводу писателя я бы так не сказал. Среди них людей по-настоящему благочестивых мало. Взять хотя бы историю со Львом Толстым. Его стремление пойти наперекор церкви — не есть хороший поступок. Граф является возмутителем общественного спокойствия.

— Но вы же сами сказали, что раньше церковь была другой. Может быть, Толстой пытается ее переделать?

На Мишу из-под очков глянули пытливые глаза Афанасия Ивановича.

— Это сложный вопрос. Церковь должна очиститься изнутри, но я повторяю, в полной мере ты можешь постигнуть наши речи по мере взросления. Кажется, мама зовет нас к ужину. Со временем мы вернемся к этому разговору.

Но больше вернуться не удалось.

Папа такой незлобивый, домашний. С виду строгий, а на самом деле — мягкий, добрый, слег. Хлопоты врачей были бессильны перед стремительно развивающейся болезнью.

Отец умер от болезни почек. Еще весной 1906 года он почувствовал недомогание. И вскоре врачи поставили страшный диагноз.

Варвара Михайловна сбилась с ног, стараясь выходить больного.

— Фаня! — шептала она. — Не уходи, Фаня! Скоро будет лето, и мы поедем в Бучу. Как же мы там будем без тебя?

Миша напротив — не хотел видеть отца. Ему казалось, что, если он не будет видеть отца больным, тот выздоровеет. И эта странная мысль засела в Мишиной голове.

Почему все так получается? Почему люди внезапно уходят от тех, кто их любит? Почему?

Отца не будет, а все останется по-прежнему. Как же так?

После гимназии он шел не домой, а на берег Днепра и смотрел, как темнеет в сумерках вода и постепенно становится совсем черной.

«Как о воде протекшей будешь вспоминать», — вспомнилось библейское. О другом, но тоже о жизни — о ее краткости, мимолетности и неповторимости.

Миша снимал фуражку. Ветер холодил щеки и лоб, но он ничего не замечал. Иногда он плакал, вокруг никого не было, и своих слез он не стыдился.

Приближалась весна. Небо становилось все голубей, пронзительней, ветер приносил запахи свежести, дыма и талой воды, и эти дурманящие запахи странно контрастировали с болезнью отца, его немощью и призраком смерти, витавшим в доме.

В день, когда отец умер, Миша тоже пришел на берег Днепра. Но уже не плакал.

Вспоминалось, как отец читал Евангелие по выходным. И родной голос всплыл в памяти.

«И увидел я мертвых, малых и великих стоящих перед Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими…

…и увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали»…

Миша понимал: что-то ушло безвозвратно. Пошатнулась вера в бога, в его силу и справедливость.

Он повертел в руках фуражку и надел ее. Пора было идти домой. Теперь он старший в семье.

От матери он взял жизнестойкость, умение не сдаваться, даже когда все против. От отца — любовь к труду, дисциплину, любовь к научному знанию, пытливость в деле. Сейчас он словно спорил с отцом на богословские темы. И в своем романе он поднимет эти вопросы.