«спешу сообщить, что означенный объект начал писать роман по-другому, вводя новых героев. На чтениях были все те же люди, что и в прошлый раз. Не всем роман нравился…»

— Нашла, что искала? — спросил Гриша, заглядывая через плечо.

— Да.

— И что это?

— Пока не могу сказать, если только позже. Не обижайся, но правда не могу.

— Такие секреты? Документ исторической важности?

Анна подумала, что Гриша даже не подозревает, настолько он близок к истине.

— Просто эти документы представляют ценность исключительно для меня, — как можно небрежней сказала она, пряча листы в сумку.

— Значит, завтра, то есть сегодня ты уедешь?

Анна кивнула.

— Минуточку! А что с мне с трупом-то делать?

Какое-то время они молчали. Наконец, Гриша почесал макушку.

— Э, кажется, я нашел выход. Сделаю в милицию анонимный звонок и скажу им про труп. Пусть выезжают и разбираются.

— Этот вариант хорош, если нас никто не видел.

— Вряд ли. Здесь глухомань, старая часть города, но, если что, ловушка судьбы.

Всю обратную дорогу до Москвы Анна предвкушала, как она останется одна и будет читать эти записи.

О чем они? Наверное, здесь хранится какая-то загадка. Но могут ли эти бумаги пролить на нее свет?

При прощании Гриша взял с нее слово, что она приедет сюда еще. Они обменялись телефонами, и Гриша обещал позвонить в самое ближайшее время.

В квартире была тишина. Анна сбросила туфли и прошла на кухню. Нажала на автоответчик городского телефона.

С легким шипеньем прокрутилась лента и раздался голос Данилы: «Дорогая, все в самый последний момент сорвалось. К сожалению. Приехать в Москву сейчас никак не могу. Думаю, что дела утрясутся позже, и я дам тебе обязательно знать… Возникла пауза… Обнимаю и целую».

Вот так вот! Так что все правильно она сделала, что не стала сидеть и ждать его, а поехала расследовать исчезновение Владимира Вольфа.

Как она и думала, у Данилы все отменяется в последний момент. Его работа, график, занятость, командировки. Ей нет места в его жизни. Как бы она ни уверяла себя в обратном. Для сладенького самоуспокоительного внушения, что она кому-то нужна.

Было обидно и жалко себя. Все-таки она надеялась на его приезд и ждала. А здесь — облом. Натуральный!

Анна стянула с себя одежду и отправилась в душ разгонять раздражение.

Сначала была ледяная вода, от которой по спине пошли мурашки, поворот ручки, и льется почти кипяток, снова ледяная, и снова горячая.

Мысли бурлили. В этих отношениях она жертва.

Продвинутые коучи от психологии такие отношения называют «токсичными», то есть ядовитыми.

Эти отношения разъедают ее: вроде бы человек есть, и в то же время его нет.

Вот где он сейчас шляется? Толком же не объяснил. Просто сказал, что отменяет поездку И все. Кратко и доходчиво. Остальное додумывай сама.

Так все-таки по современным понятиям у нее есть бойфренд или нет?

Анна отогнала этот насущный вопрос с трудом, ей нужно было сосредоточиться на работе, а свои личные проблемы она решит потом. Если захочет решать.

Она вытерлась досуха большим полотенцем, пошла на кухню и поставила чайник. В холодильнике еды было немного, но выходить на улицу не хотелось, и она собралась обойтись тем, что есть.

Мелко порезанная колбаса (знаем-знаем, что вредно! Но иногда так хочется колбаски с кружочками жира), два яйца для яичницы-глазуньи, помидоры, хлеб с итальянскими травами. Еще было полузасохшее печенье. Кажется все, но одеваться и шлепать в ближайший гастроном категорически не хотелось.

Она наскоро приготовила обед и села за стол. Рюкзак был рядом, она с волнением достала листы и углубилась в чтение.

Вопросов все равно оставалось больше, чем ответов: каким образом этот убитый Владимир Вольф, актер театра (или не актер?), связан с этими листами, где упоминается Михаил Булгаков? Но ведь он играл в театре, носящем имя Булгакова, значит, все-таки имел. Каким образом эти листы попали к нему? И кто его убил?

Анна пришла в возбуждение. Спать не хотелось. Она посмотрела на часы. Без пяти минут одиннадцать. Можно еще позвонить Марку. Наверняка тот не спит.

Марк взял трубку сразу.

— Ну? — рыкнул он.

— Мог бы повежливее, — проворчала Анна.

— Прости, нервы. Ну, что там у тебя?

— Я нашла его! Но…

Возникла пауза.

— Да, не тяни же, — бросил Марк. — Говори, прошу тебя.

— Он мертв.

На том конце воцарилось молчание.

— Ты уверена в этом?

— Марк, — рассердилась Анна. — Я своими глазами видела труп. Мертвее не бывает.

— Вот как! — раздался свистящий шепот. — Труп. Отличная инсценировка, чтобы всех оставить в дураках. Прости. Я несу чушь. Но я просто потрясен.

— И это не все, Марк. Я нашла листы бумаги с очень интересным содержанием, и ты даже не представляешь каким. Там упоминается Булгаков. И, похоже, это чей-то дневник. Но вот какое он имеет отношение к Вольфу?

— Записки? Дневники? — Марк был по-настоящему взволнован. — Постой-постой. Я тут не один. Со мной одна американка. И она хочет с тобой поговорить.

Американка оказалась на самом деле русской эмигранткой, ее звали Екатериной Сыромятниковой, она работала над диссертацией, где упоминался Булгаков, и ей интересно все, что относится к нему.

— Эта находка просто замечательна, — сказала госпожа Сыромятникова.

— Послушай, — взял трубку Марк, — еще не поздно. Можно сказать, пионерское время. Бери такси и приезжай к нам. Машина — за мой счет.

— Я еще платежеспособна, Марк, — сказала Анна. — Ждите, скоро буду.

Русская американка, как окрестила ее Анна, оказалась милой женщиной, ее ровесницей. Все вместе они уселись в кабинете Марка, и он сразу поинтересовался:

— Не тесно? Может, перейдем в другое помещение?

— Нормально, — ответила Анна.

Пробормотав, как мантру, свое неизменное «кофе, чай, виски, ром, текила, водка?», Марк поставил перед ними водку и виски, а сам пошел варить кофе.

— Вы не представляете, как все это важно, — сказала Катя Сыромятникова. У нее были изящные руки, которые Анина бабушка называла «благородными», и грустные глаза.

Если бы только эта Анна Рыжикова знала, каких трудов ей стоило не выхватить эти листы прямо у нее из рук и не начать читать там же, разбирая уже выцветшие буквы, и как у нее в голове сразу складывался этот трагический пазл, о котором знала только она одна. И она должна была молчать, но иначе было нельзя. Не могла она никому сказать всей правды, да и не принадлежали только ей эти открывшиеся знания. И, следовательно, не могла она ими и распоряжаться по своему усмотрению.