– А если б я утащил тебя за руку? – отчаяние сделало его голос жестким.

Она отклонилась, в лице ее проступило совсем взрослое высокомерие:

– Что?! Вы хотите сказать, могли бы заставить меня? Неужели вам это было бы в радость? Нет! Вы же не можете быть… таким… если она вас выбрала…

Матвей пробормотал:

– Многим женщинам… может, всем… нравится небольшое насилие.

– Что значит – небольшое насилие?

Ее тело скользило в его руках, дразня и возбуждая до такой степени, что все мысли растворялись. С усилием собрав остатки воли, Матвей прошептал:

– Не знаешь? Хочешь попробовать?

– По-моему, вы – сумасшедший, – шепнула Нина, даже не испугавшись. И посмотрела на оставленный ими столик: – Ее вы хлещете плеткой? Она для этого ушла к вам от них? Не может быть…

– А ты знаешь о плетках?

– Видела в каком-то фильме, – серьезно ответила она, рассмешив его.

Удержав улыбку, Матвей спросил:

– Боишься плетки?

Теперь она рассмеялась:

– Это какой-то бред – все, что вы говорите. Это не из моей жизни.

– Из твоей. Уже из твоей, – выдохнул Матвей, едва удержавшись, чтобы не укусить ее в шею. – Ты еще просто не знаешь себя. Никто не раскрыл тебя.

Нина поморщилась, отклонившись. Его это напугало: «Неужели от меня воняет?»

– Вам хочется найти во мне плохое? Конечно, оно есть. Во всех есть, – она добавила, как бы оправдываясь: – Я люблю Достоевского… Только разве человек не должен бороться с этим?

– Зачем? Зачем же бороться? Иногда плохое… Нет, не плохое, но немножко грешное добавляет жизни остроты. Или тебе нравится безвкусная, пресная жизнь?

– Мне нравится человеческая жизнь, – сухо отозвалась Нина. – Как у моих родителей. Они всегда улыбались, когда видели друг друга. Всегда.

На ее лице улыбки не было. Матвею захотелось добиться хотя бы гримасы, раз уж от другого ее губы отказываются. Теперь ему зверски хотелось причинить Нине боль. Настоящую, проникающую вглубь, до самого нутра. И остающуюся там навсегда. Чтобы запомнила…

Он начинал думать, что у него нет другого выхода.

Раньше она и вообразить не могла, что можно чувствовать себя настолько счастливой оттого, что тебя позвали клеить обои. Размашисто водя кистью, Маша намазывала полосы клеем и выносила их в коридор, чтобы полежали и хорошенько пропитались. Затем, подоспевшие, подавала их Аркадию.

– Низ держи, – напоминал он. – Прилипнет раньше времени… Теперь прижимай.

Маша осторожно надавливала тряпкой на кораблики с солнечными парусами и думала, что Аркадий выбрал хороший рисунок: пусть детство побудет с Мишкой подольше, пусть его отзывчивые к ветру паруса не обвиснут. Это случается, когда у человека истощается способность мечтать…

– О чем он мечтает сейчас? – она снизу заглянула мужу в лицо.

За последние недели оно отяжелело усталостью, а непокой в душе серой пылью проступил на коже. Когда она уезжала, Аркадий выглядел моложе… Но почему-то именно сейчас Маше мучительно хотелось прижать это лицо к груди, погладить колючую щеку, вытянуть рукой то страдание, о котором Аркадий никогда не скажет, но глаза его так и кричат о нем…

– Мишка? – он быстро взглянул на нее и снова прищурился на стык между обоями. – Сейчас, по-моему, только об одном… Неси следующую.

Сбегав в коридор, Маша подала липкое полотнище и уже хотела спросить: «О чем же? О чем?», но Аркадий договорил сам:

– Ему сейчас ничего не хочется, кроме того, чтобы ты вернулась. Мне, конечно, неприятно это признавать… Да и тебе знать ни к чему, но раз уж ты спросила…

– Ты… – начала она и не смогла продолжить.

– Ничего, он уже большой мальчик, пора ему узнать, что мечты, как правило, не сбываются.

– Некоторые сбываются…

Обида искрой сверкнула в его глазах:

– Так ты всегда мечтала о молодом зеленоглазом блондине? Я не знал.

– Нет, что ты! – растерялась Маша. – Я вовсе не это имела в виду.

– Ты мечтаешь еще о ком-то? – съязвил Аркадий.

– Да нет же!

– Тогда о чем ты говоришь? Чья мечта сбылась? Приведи хоть один пример.

Маша выпалила первое, что пришло ей в голову. Это было несвойственно ей, привыкшей профессионально взвешивать каждое слово.

– А Нина Савельева?

– Нина? – он не притворялся, а действительно не мог вспомнить, кто это такая.

Ее на миг захлестнула гордость: «А от меня Стас не утаил!» И следом вспомнились остекленевшие от злобы глаза сына, следившего за Матвеем, уводившим девочку танцевать.

– А ты и не знал, что вся школьная жизнь Нины Савельевой прошла под девизом «Стас Кольцов – единственно возможная мечта!» – Маша начала насмешничать, чтобы заглушить возникшее тоскливое беспокойство.

– Неужели? – равнодушно отозвался Аркадий.

– И она добилась своего. Ее мечта сбылась, вот тебе пример.

– В каком смысле добилась?

Замерев с тряпкой в руке, Аркадий изумленно взирал сверху, похожий на простодушного Гулливера, открывшего для себя, что маленькие человечки внизу тоже подвержены большим страстям.

– Они встречаются, – уклончиво ответила Маша.

Наверняка она и сама еще не знала, как можно назвать эти отношения, но некоторые детали: то, как они смело прижимались друг к другу, разговаривая, как смотрели друг на друга, – наводили на мысль, что близость уже состоялась. Машу и пугала такая уверенность, и волновала… Поговорить об этом она могла только с Аркадием.

Он вдруг рассмеялся:

– Даже их классный руководитель не говорит: встречаются. Тот с той, а та с этим. Все упростилось до невозможности…

– Неправда, – Маше опять увиделось перекошенное лицо сына. – Все как всегда мучительно и сложно.

– Ты недолго мучилась, – отвернувшись, Аркадий сошел с табурета. – Перекур. Кофе хочешь? Или ты теперь не пьешь растворимый?

– Что значит твое «недолго мучилась»?

– То и значит… Пойдем на кухню. Ты быстро все решила, разве не так?

– А нужно было тянуть эту двусмыслицу годами? А как же тогда «жить не по лжи»?

– Эти слова не об этом, – холодно напомнил он. – И не говори, что тебя твоя правдивость подтолкнула…

Маша перетерпела желание ответить ему фразой порезче. В конце концов, Аркадий имел право на эту маленькую словесную месть…

– Давай не будем сейчас выяснять отношения, – предложила она миролюбиво. – Это может кончиться тем, что обои останутся ненаклеенными.