Глубокие Мишкины глаза глянули изнутри его самого, и Матвей непроизвольно мотнул головой: нет, этот не озвереет. Такой мальчишка… Весь в отца – благословит и отпустит. Сам скрючится от боли, задохнется, но отпустит, не заставит страдать.

«А если б Аркадий был другим, ушла бы? – он безотчетно проследил за Машей, собиравшей сумку с «передачкой». – Если б знала, что получит не пряник, а кнут? Я знаю, что тогда было бы: на той конференции она только посмотрела бы на меня чуть дольше, чем на других, и уехала домой. Всё. И сейчас я был бы свободен».

– А знаешь, что я вчера видел? – вспомнил Матвей без видимой связи. – Набор всяких волшебных причиндалов Гарри Поттера. Давай купим Мишке? Он его любит? Почему я сразу не взял? Там есть даже музыкальная волшебная палочка…

Маша улыбнулась, держа в руке три мандаринки, будто собиралась жонглировать ими.

– Настоящая? – спросила она.

– Поиграй с ним. Хочешь, чтоб позвонки стали здоровыми? Легко! Наколдуем. А ноги сразу начнут ходить. И вообще, пусть все будет классно!

– Все? – отозвалась Маша с сомнением и погрустнела. Потом взяла себя в руки: – Почему бы тебе самому не наколдовать? У тебя лучше получится.

– В том смысле, что я сам еще ребенок?

– А разве нет? Шучу. Ты лучше входишь в образ. Хоть и не артист… Или артист?

Он постарался перевести разговор в другое русло:

– Мне к Мишке не прорваться. С утра там Стас, вечером Аркадий. Оба будут просто счастливы меня видеть!

Заметив мандарины, Маша наклонилась над сумкой, и голос ее прозвучал сдавленно:

– Не знаю. По-моему, Аркадию уже безразлично все, что касается меня. Он перегорел.

– Ты, – Матвей запнулся, – ты хочешь, чтоб я переубедил тебя?

Она посмотрела тем долгим взглядом, какой он только что представлял, вспоминая конференцию. Потом зачем-то встряхнув сумку, распорядилась:

– Поехали за волшебной палочкой. Где она? В тридесятом царстве?

Едва высадив Машу возле больницы, Матвей позволил золотистому облаку воспоминаний юношества просочиться сквозь стекло и вновь опуститься на переднее сиденье его машины. В этом прекрасном видении начали проступать детали: крошечные дырочки в мочках ушей, а серег нету («Холодно? Или продали в голодный год?»); набухший порез на пальце; крошечная капля на оттаявших ресницах, темных безо всякой туши. А глаза светятся: «У нас красивый район, правда? В центре его считают захолустьем, а мне нравится. Вы в нашем бору еще не были? Там сейчас столько снега, он волнами лежит, сходите!»

Он заговорил о том, что было ближе ему: «Не хочешь работать на телевидении? У тебя потрясающие внешние данные. Сейчас много молодежных программ, я мог бы договориться».

Нина отозвалась без восторга: «Нет, спасибо! Я хочу стать врачом. Педиатром. Я люблю маленьких… В институт сразу вряд ли поступлю, хоть и с медалью, пойду сначала в училище».

«Зачем же в училище? – опешил Матвей. – Уйму времени терять! Это неразумно, что ты!»

Это ее задело: «Почему же – терять? Там ведь азам учат, это все пригодится».

«Ну да, да», – согласился он с неохотой. Учеба как бы откладывала ее взросление.

Нина рассудительно заметила: «Все говорят, что в институт без денег не поступишь. Стас тоже боится не попасть».

Пропустив мимо ушей то, что касалось Стаса, он едва не выкрикнул: «Я дам тебе денег! Я дам тебе все, что захочешь! Только не лишай меня того, что я искал всю жизнь, – своей чистоты и красоты…»

Но что-то его удержало.

Теперь он пытался разглядеть в себе прошлом, в том, кем являлся еще позавчера, подтверждение тому, что действительно нуждался в происходящем. Или такая уверенность тоже может возникнуть с ходу и мгновенно налиться прочностью прожитых лет? Значит, нет в мире ничего постоянного, если все может настолько измениться в одну минуту, отвергнув вчерашнюю жизнь, вчерашнюю любовь, как сдувшийся шарик, который невозможно вновь накачать чувствами?

Он с тоской думал о Маше, не мог не думать, ведь из памяти не стерлось то, как он желал ее и не боялся вступить в бой ради этой женщины, с которой теперь было связано одно лишь тягостное чувство вины. Матвей ожидал найти в ней радость, а обрел уныние. И ему не терпелось избавиться от него…

Перелетев на своей иномарке через старый, но подлатанный мост, Матвей поднялся на гору, поросшую соснами, и остановился возле знакомого дома, похожего на убогую, лишенную блеска раковину, в которой таилась настоящая жемчужина. В голове промелькнула мысль, что если Нина оказалась в этот момент вблизи от окна, то уже увидела его. Теперь вопрос в том, откроет ли она дверь…

Не совсем понимая, зачем идет к ней, Матвей запер машину и перепрыгнул через канаву, заваленную грязным придорожным снегом. Калитка со скрипом прочертила на белом снегу дугу. Матвей протиснулся в образовавшуюся щель и взбежал на крыльцо. Ему даже не пришлось ждать, Нина открыла сразу. И он также сразу увидел: в ее глазах не вспыхнуло даже намека на радость.

– Здравствуйте, – устремив на него пытливый взгляд, произнесла она с вежливой настороженностью.

В коротеньком, свободном платьице лимонного цвета она была похожа на июньскую бабочку. А волосы также искрились душистой пыльцой…

– Можно войти? – спросил Матвей, не представляя, что еще сказать.

Нина оглянулась, и на лице ее возникло выражение пугливой беспомощности.

– У нас… – она оборвала себя и решительно закончила: – Ладно, проходите.

Посмотрев на серый половичок, лежавший у порога комнаты, Матвей с трудом заставил себя разуться. Перед ним возникли синие тапки.

– Они новые, – сказала Нина. – Я купила папе на день рождения, а он не дожил. Вы не суеверны?

Матвей посмотрел на ее гладкие коленки, которые были совсем близко, и мысленно губами ощутил их мягкость. Через силу отведя взгляд, он попытался заговорить, но голос постыдно сел, и пришлось откашляться.

– Когда как. Кошек черных обхожу… А что случилось с твоим отцом?

– В шахте завалило. Вы не слышали? Хотя, конечно… Весной был взрыв метана. Это часто бывает.

Выпрямившись, он спросил с опаской:

– А твоя мама?

– Думаете, она тоже шахтер? – Нина усмехнулась. – Мама воспитателем работает, в садике. Тут, рядом…

Она первой вошла в комнату, сделав ему неуверенный жест. Матвей шагнул следом и чуть не наступил на валявшегося на полу Бэтмена.

– У тебя есть брат? – он поднял игрушку.

– И сестра, – добавила Нина. – Они в первую смену учатся.

– Ты – старшая? Говорят, старшие дети более самостоятельные. Потом, во взрослой жизни.

– Посмотрим, – ее взгляд все еще был настороженным, она ждала, когда же Матвей объяснится.