Он подавил вздох: «Вблизи от такого солнца мозг плавится».

Одним взглядом Матвей осмотрел комнату: такие сервант и кровати, такой стол он видел в старых советских фильмах. Если б не игрушки, сваленные у комода, можно было подумать, будто время здесь остановилось.

Очнувшись, он спросил:

– Вчера ты отказалась со мной пообедать, а как сегодня? Давай съездим куда-нибудь?

Ее влажные губы дрогнули. «Ее не волнует, что я здесь? – подумал он со страхом. – Если б волновалась, губы пересохли бы». Он не знал наверняка, так ли это, и теперь ему трудно было избавиться от этой мысли.

– Я вам кажусь изголодавшейся? Почему вам так хочется меня накормить?

– Не накормить, – свой голос он уже слышал как через вату. – Побыть с тобой. Поговорить.

К ее лицу прихлынула кровь. Нина отступила, но Матвей подался к ней:

– Не бойся! Зла я тебе не причиню… Не знаю, поймешь ли ты… Ты можешь представить, что чувствует человек, когда вдруг сбывается его мечта?

У него опять промелькнула мысль, что он лукавит. Не было у него такой мечты. Ничего похожего… Он только вчера убедил себя, будто она была.

Нина почему-то покраснела еще больше:

– Да. Могу.

– Я увидел тебя и понял, что всю жизнь пытался найти такую красоту, – заговорил он, приблизившись к действительности. – Ты необыкновенно красивая, ты знаешь об этом?

– Я…

– И жизнь у тебя должна быть необыкновенная! Не здесь, – он с отвращением оглядел мертвую комнату, где Нина казалась плененной царевной.

Теперь ее голос стал сердитым:

– Вам не кажется, что это не очень-то вежливо: приходить к кому-то в гости и ругать его дом? Я здесь выросла. Я каждую вещь тут люблю. Каждая связана с дорогими для меня воспоминаниями. Разве этого мало?

– Да-да, я понимаю… Конечно, любишь. Но ты не обязана здесь жить!

– Не обязана. Я просто хочу этого! Я же вчера говорила вам о городе, это то же самое…

Лицо ее горело, и Матвея уже ломало от этого ощутимого жара. Почти не видя ничего перед собой, он протянул руку к теплу, прижал его к себе, впился губами…

Острая боль прорезала наслаждение, которое еще только начало нарастать. Он вскрикнул и скорчился, отпустив Нину. Отскочив, она выкрикнула:

– Уходите отсюда! Как вы можете? Я ведь знаю, что вы живете с матерью Стаса. Вы их семью разрушили, это так… отвратительно! А теперь хотите и мне все испортить? Ничего у вас не выйдет!

– Что испортить? – пробормотал Матвей, с трудом опомнившись. В мыслях у него почему-то мелькнуло: «Муравей способен понять человека?» – Что я могу испортить? У тебя ведь нет ни мужа, ни детей.

– У меня есть Стас, – теперь она глядела на него уже с жалостью.

– Стас, – бессмысленно повторил он сочетание звуков. – Ну что – Стас?

Она произнесла с той твердостью, которая способна убить:

– Стас мне как муж.

– Что?! – Матвей задохнулся и пошел на нее, как в бреду. – Что ты сказала? Он… Он посмел? Тронул тебя?

Обогнув круглый стол, покрытый зеленой шелковой скатертью, Нина тихо напомнила:

– Вы говорили о мечте, которая вдруг сбывается. Стас и есть моя мечта. Был и остается. Я с первого класса о нем мечтала! Потом уже о том, чтобы мы стали близки. Поэтому и скрывать не собираюсь. И я никогда от него не отступлюсь, слышите? Даже если он… он сам…

– Когда он… ты… давно? – выдохнул Матвей и сел на деревянный стул с кожаным, ободранным по краям сиденьем.

И она улыбнулась так, как виделось ему во сне:

– Вчера. Вы появились как раз после этого…

– Давай знаешь что? Да выключи ты телевизор, у них все в порядке и без нас! Слушай меня. Хочешь снова набросить на Стаса аркан? Легко!

– Что ты имеешь в виду под арканом?

Отложив пульт, Маша повернулась к нему. К вечеру ее лицо становилось будто прозрачным, и накопившаяся за день усталость проступала морщинками. Матвей впервые отстраненно подумал: «Через несколько лет всем сразу будет бросаться в глаза, что она старше». Раньше, когда он пытался представить это, ему не было неприятно. Ее теплое покровительство даже нравилось ему, по крайней мере, оно не казалось унизительным, ведь деньги-то были его!

Матвей вовсе не был начисто лишен в детстве материнской ласки, как предположил бы любой психоаналитик. Правда, лаской и теплом его мать тоже не баловала. Слишком уж много в ней жило страдания от разлуки с его отцом, для любви к сыну просто не оставалось места. И Матвей достаточно рано перестал ждать от нее проявления заботы и тепла, как не вынуждают спеть серенаду человека без музыкального слуха. Какая от этого может быть радость?

Ему самому казалось более правдоподобным другое объяснение его интереса к Маше: слишком привык распоряжаться всеми и всем. Ему понравилось, что кто-то взялся поучать его. Он не догадывался, как быстро это приедается…

– Я имею в виду такую невидимую веревку, которую ты накинешь своему мальчику на шею и притянешь к себе. Ее можно сплести из подарков и сюрпризов. Такие «оковы» оказываются особенно крепкими.

– Выясняется, что ты – циник. Ты предлагаешь подкуп? – она смотрела хмуро и говорила низким, ничего не выражающим голосом.

Оттого, что Маша сидела на кровати, по-турецки скрестив ноги и сгорбившись, она показалась Матвею маленькой горбуньей, порабощенной каким-то злым циркачом, поэтому на ней надет такой пестрый лилово-желтый наряд.

Его мысли теперь занимала совсем другая желтизна – светлая, с легкой горчинкой, если так можно сказать о цвете. Под ней нежно струилось тело, совсем не похожее на это… Оно было, как луч, – легким, длинным, светлым. Луч, который нельзя взять руками, но можно греться его теплом.

Он весело сказал:

– Я предлагаю вот что: заштопать вашу духовную связь.

– Что-что?

– Давай затащим его в ресторан! Мальчишки обожают такие заведения. Дети ведь по кабакам не ходят… Пусть возьмет свою девочку, я всех прокормлю. Сам же он ее в жизни в дорогое заведение не сводит! От хорошей еды быстро язык развязывается. Может, и винца им уже можно… Поболтаете с ним ни о чем, потом легче будет серьезные разговоры разговаривать. Я не буду мешать, еще и девочку его отвлеку, чтоб не лезла…

Маша беспокойно завозилась на постели. Ее короткие взгляды навели на мысль о хищнике, который собирается напасть исподтишка, но не хочет спугнуть жертву раньше времени. И вдруг Матвею стало до того стыдно от этой мысли, что сами собой заломились пальцы. Это ведь он был хищником, уже разорившим гнездо и теперь собиравшимся добить всех его обитателей поодиночке.

«Добить? – кольнуло в виске и отдалось в затылке. Матвей выпрямился, осторожно покачал головой. – Если только себя самого… Никто из них и не подозревает того, что творится у меня внутри».