Наис быстро постучала по экрану телефона, словно играя на пианино, и удивленно подняла изящно подбритую бровь.

— Ты права. Греческое «даймон» действительно дало «демон» в английском, но во времена античной Греции это слово не имело негативного смысла. Оно обозначало нечто вроде божественного духа, этакого дара свыше, поселяющегося в некоторых человеческих существах и дающего им выдающиеся интеллектуальные или творческие способности. Мужчина или женщина, в которых вселялся даймон, становились выше простых смертных. Раньше говорили, что эти даймоны были героями золотого века, которых Зевс превратил в духов, чтобы они помогли смертным «вырасти».

Грейс слушала объяснение с таким же удовольствием, с каким узнавала нечто новое при чтении книги. И еще: уже много лет это новое ей не сообщал голос другого человека. Она даже разволновалась, заново переживая опыт совместного познания. Обмена знаниями.

— Значит, эти даймоны были в каком-то смысле ангелами знания, — прошептала она.

— Красиво сказано.

— Но главное, это слово являлось обозначением гения, нет?

Наис просмотрела неколько строчек и посмотрела на Грейс; на этот раз в ее взгляде, вне всякого сомнения, было видно уважение.

— Позднее, — прочитала она вслух, чтобы подтвердить правоту напарницы, — римляне переделают термин «даймон» в «гений» (genius), происходящий от глагола gignere, означавшего создавать, порождать, от которого произошли слова «ген» или «генитальный». Genius был тот, кто дает рождение, кто создал нечто из ничего. Кто породил идею, произведение, никогда прежде не существовавшее.

Грейс подтвердила согласие гримасой, от которой ее губы показались полнее.

— Думаю, можно, не рискуя ошибиться, сделать вывод, что Антон и Нэйл были гениями в своей области и что оба они работали на «Олимп». Но в какой области? По неизвестной нам причине они однажды вышли из-под власти своего хозяина, который с тех пор прилагал все возможные усилия, чтобы найти их, и предпочел убить одного из них, уничтожив то, что делало его гением, то есть его мозг, из страха, что тот подвергнется анализу или просто попадет в чужие руки.

Наис убрала упавшую на глаза прядь светлых волос и повернулась к Грейс:

— Что ты знаешь об исследованиях, проводившихся Антоном Сьюйаком?

— Я собиралась задать тебе тот же вопрос…

— Послушай, я буду с тобой откровенна. На данный момент нам известно только то, что это астрофизические наблюдения, изучающие особенные точки Вселенной. Но непонятно, каким местам соответствуют эти координаты.

— Вам, в ДИА, следует тоже вербовать гениев… Ну, я хочу сказать: помимо тебя.

Наис издала короткий смешок, но тут же снова посерьезнела.

— А ты, что ты знаешь об исследованиях даймона Сьюйака?

— Я обратилась к заслуженному и увешанному регалиями профессору с просьбой помочь мне разобраться в расчетах Антона. Он должен был мне перезвонить, но до сих пор от него нет вестей.

Держа руль одной рукой, она протянула свой мобильный Наис.

— Его зовут Мартин Барлоу. Его номер должен быть среди последних набранных.

Наис быстро нашла номер, включила на телефоне режим громкой связи и положила аппарат на подлокотник сиденья.

После четвертого звонка на вызов ответили.

— Снова здравствуйте, профессор, — сказала Грейс, повысив голос, чтобы перекрыть дорожные шумы. — Говорит инспектор Кемпбелл. У вас есть для меня новости?

— Если бы наука была столь же тороплива, как полиция, мы бы до сих пор жили в каменном веке…. Я же вам сказал, и пусть это останется между нами, что эти расчеты находятся на пределе моей компетентности и, думаю, компетентности девяноста девяти процентов астрофизиков планеты.

— Значит, ничего?

— Кое-что есть, но ничего такого, что оправдало бы мой звонок вам до того, как я буду полностью уверен в том, что говорю.

— Все равно скажите.

— Я нашел интересную рекуррентность в точках, которые изучал тот, кто работал над этим вопросом и чье имя вы не хотите мне назвать.

— Назовем его Антоном.

— Итак, как я вам уже говорил, этот Антон сосредоточился на координатах серий точек диффузного космологического фона Вселенной. И оказывается, что все эти точки представляют собой аномалии.

— По отношению к чему?

— Значит, так: замеры генерируемой в этих местах космоса энергии аномальны в том смысле, что они показывают количество энергии, несовместимое с тем, которое известно в истории Вселенной.

Грейс на мгновение повернула голову к Наис, которая казалась смущенной, как и она.

— А вы не могли бы объяснить несколько проще, профессор?

— Помните, что присланные вами снимки изображают диффузный космологический фон? Иначе говоря, это фотографии Вселенной в первые мгновения ее существования в астрофизическом смысле, то есть когда ей было 380 000 лет. Это очень, очень юный возраст. Напоминаю вам, что возраст нашей Вселенной оценивается приблизительно в 13,7 миллиарда лет. Так что, на этой шкале 380 000 лет — это возраст грудничка, только что появившегося на свет.

— Понимаю вас.

— Так вот, в этом возрасте Вселенная — это почти ничего. Только представьте себе: первые видимые и твердые объекты, каковыми являются звезды, появились, когда Вселенной было 100 миллионов лет. Так что возраст 380 000 лет, грубо резюмируя, эпоха газа.

— Понятно.

— Так вот, этот газ, или эти газы, поскольку их было много, не имели ни малейшей физической возможности производить выбросы энергии, видимые на диффузном фоне на присланных вами снимках. Изучаемые Антоном точки выбрасывали такое количество радиации, которое приближается к количеству, выбрасываемому при взрыве большой звезды, которая по меньшей мере в сотню тысяч раз превышает по размеру наше Солнце, тогда как…

— …В то время не было ни единой звезды, отсюда и аномалия.

— Совершенно верно. Если бы я увидел эти сигналы на современном небе, то почти не обратил бы на них внимания, поскольку сегодня Вселенная состоит из миллиардов звезд, которые ежесекундно рождаются или умирают, высвобождая безумное количество энергии. Но в эпоху, изображенную на той фотографии… это не существовало, вернее, не должно было существовать. Для сравнения, это все равно, как если бы вам показали фотографию ядерного центра в эпоху австралопитеков. Вы понимаете?

— А есть какая-то гипотеза, объясняющая это?

Профессор вздохнул.

— У меня нет рационального объяснения. Если бы мне надо было высказать свое мнение быстро, инспектор, я бы сказал, что эти расчеты не имеют никакого смысла. Это настолько странно, что я спрашиваю себя, не является ли это мистификацией или не работал ли ваш Антон над искусственной моделью, не имеющей никакого отношения к реальности.