концу, некий полковник Красной армии описывал текущую ситуацию в одном из многочисленных донесений, направляемых в Москву. Хотя в боях погибли сотни тысяч людей, а от города не осталось практически ничего — немцы систематически взрывали все уцелевшие здания, а выживших варшавян отправляли в лагеря, — главным предметом его забот были взаимоотношения между остатками Армии Крайовой и малочисленной Гвардией людовой, военизированным крылом коммунистической партии. Армия Крайова, сокрушался он, не хочет делиться с коммунистами оружием. Более того, ее командиры ведут против СССР враждебную пропагандистскую работу: «В своих листовках они подчеркивают несущественность той помощи, которую повстанцам оказывает советская авиация, превознося при этом усилия англо-американцев. Очевидно, таким образом, что эта организация готовится выступить против Красной армии… Распускаются также слухи о том, что Польская армия [польские части под советским командованием][315] — это советские агенты, не имеющие ничего общего с национальными интересами Польши»[316].

После завершения восстания — Варшава к тому времени была сожжена дотла, руководители польского подполья мертвы или брошены в концлагеря, 200 тысяч поляков погибли — тон информационных сообщений из Польши, а также докладов Берии Сталину стал еще жестче. 1 ноября 1944 года Берия подал Сталину докладную записку, в которой описывалась «антисоветская деятельность националистических и бандитских организаций белополяков», под которыми имелись в виду подразделения Армии Крайовой[317]. В том же месяце советское войсковое командование рекомендовало «усилить подавление» польских партизан. Для борьбы с польским Сопротивлением с фронта снимались красноармейцы, вызывались дополнительные части НКВД, мобилизовались кадры новых спецслужб Польши[318]. В результате этих усилий к третьей неделе ноября были арестованы 3692 бойца Армии Крайовой, а к 1 декабря их число достигло 5069[319].

Битва за столицу ожесточила польское общество. Многие из тех, кто прежде надеялся на романтическое и триумфальное завершение войны, теперь впали в нигилизм. Впоследствии Варшавское восстание запомнится как последний героический бой за польскую независимость, а его вожди станут героями — сначала антикоммунистического подполья, а потом и посткоммунистического государства. Современная Варшава изобилует монументами, посвященными восстанию, а улицы города носят имена его героев. Но зимой 1944–1945 годов, по мере того как жизнь в разрушенной польской столице угасала, а Красная армия вела себя все более жестоко, это вооруженное выступление повсеместно считалось ужасной ошибкой. Когда разразилось восстание, Анджей Пануфник, композитор-патриот, находился за городом, ухаживая за больной матерью. Когда его отец вернулся из Варшавы и начал рассказывать о «героическом самопожертвовании мужчин, женщин и детей», Пануфник сразу же понял, что «восстание было чудовищным промахом, основанным на ложных ожиданиях того, будто русские нам помогут»[320]. Шимон Божко, поляк, служивший в польской дивизии Красной армии, в последние дни восстания наблюдал пожар Варшавы с противоположной стороны реки. «Казалось, что мой мир рухнул, — вспоминал он позже. — Здесь не было никакой политики, только дурные предчувствия»[321]. По словам историка Анджея Фриске, провал восстания «породил глубочайшее разочарование, кризис доверия к Западу и осознание глубочайшей зависимости страны от России»[322].

Через несколько месяцев, когда в Польше узнали о Ялтинских договоренностях, уныние воцарилось повсеместно. Поляки много размышляли над отдельными фразами документа, особенно над содержащимся в нем призыве к «свободным и честным» выборам, на результаты которых никто не сможет повлиять. И тогда, и позже Ялту считали предательством со стороны Запада; в польском обществе вызрело понимание того, что западные союзники не собираются помогать Польше, а главной силой на востоке Европы останется Красная армия[323].

После Ялты руководители Армии Крайовой уже не могли вернуть себе былой авторитет. Когда восстание было разгромлено, организацию перестроили, а ее командующим назначили генерала Леопольда Окулицкого. Но теперь, как полагали многие поляки, без западных союзников и без десятков тысяч молодых бойцов, сложивших свои головы в боях за Варшаву, Польша не сможет противостоять Советскому Союзу. Ощущая утрату легитимности, Окулицкий в январе 1945 года официально распустил отряды Армии Крайовой. В своем последнем, глубоко эмоциональном обращении он призвал своих солдат не падать духом: «Постарайтесь стать опорой нации и творцами независимого польского государства. В этом деле каждый из вас будет сам себе командиром. Руководствуясь убеждением в том, что вы выполните мой приказ и сохраните лояльность только Польше, а также желанием облегчить вам будущую созидательную работу, с согласия президента Польской республики я освобождаю вас от ранее принесенной присяги и распускаю все формирования [Армии Крайовой]»[324].

Призвав своих соотечественников покинуть движение Сопротивления, сам Окулицкий перешел на нелегальное положение. Надеясь на лучшее будущее, в подполье ушли и другие командиры Армии Крайовой. Но это будущее так и не наступило. В конце февраля представители НКВД, вступив в контакт с Окулицким и его командирами, пригласили их на встречу с генералом Серовым в пригороде Варшавы. Понимая, что чекистам уже известно об их местонахождении, а также исходя из убеждения в том, что Ялтинские договоренности обязывают Советский Союз гарантировать включение некоммунистов в новое польское правительство, партизаны решились на разговор.

Назад никто из них не вернулся. Повторив судьбу генерала Волка, шестнадцать руководителей Армии Крайовой были арестованы, доставлены в Москву, брошены в камеры Лубянки и приговорены советским судом за «подготовку вооруженного восстания против СССР в союзе с немцами». Иными словами, их обвинили в симпатиях к «фашистам». Большая часть группы получила длительные лагерные сроки. Трое, включая самого Окулицкого, позже умерли в заключении.

Эти репрессии были нацелены на то, чтобы преподать урок всему польскому Сопротивлению и прояснить намерения Советского Союза для остального мира. В них содержалось также и послание польским коммунистам, по крайней мере тем из них, кто надеялся законным путем привлечь на свою сторону последователей Армии Крайовой. В дневниковых записях, сделанных в тот период, польский коммунистический политик Якуб Берман писал, что аресты «шокировали и озаботили» его товарищей, планировавших подорвать авторитет Армии Крайовой с помощью политики «разделяй и властвуй», то есть заставив ее вождей ссориться между собой и тем самым терять популярность. Вместо этого операция в отношении шестнадцати руководителей польских партизан объединила значительную часть общества против коммунистической партии[325].

Внезапное устранение верхушки польского подполья послужило причиной для первого серьезного разлада в стане антигитлеровской коалиции. В письме Рузвельту Черчилль называл эти аресты «поворотным пунктом»: «В этом показательном деле мы и русские фактически решаем вопрос о том, каким смыслом следует наделять такие термины, как демократия, суверенитет, независимость, представительное правление, свободные и честные выборы»[326]. Как показали дальнейшие события, беспокойство Черчилля было оправданным: советская интерпретация ключевых понятий, включенных в текст Ялтинских договоренностей, очень быстро предстала не просто расплывчатой, но вообще лишающей