– Не могу я на мальчишку…

– Так, как сейчас, – хуже всего. Решайте!

Пауза.

– А вы… вот вы теперь знаете… Вы меня осуждаете? Или думаете, что такое можно простить?

– Послушайте, я вам что, поп? – разозлилась я. – Или прямо господь бог? А может, я похожа на Сонечку Мармеладову?

– П-почему на С-сонечку? – от моего внезапного наезда Иван даже начал заикаться. – К-какая Сонечка?!

– Я всегда работаю из интересов ребенка, – отчеканила я. – У меня был папаша, который в Чечне двух мальчиков лет четырнадцати-пятнадцати почти в упор убил. А они – пять его однополчан, во имя Аллаха. Не мое дело разбираться, кто из них там прав или не прав, и отпускать им грехи. Но раз уж он (или вы) решил после этого размножиться, мое дело – сделать так, чтобы жизнь его детей была по возможности комфортной и независимой от тараканов папаши. Ясно?!

– Двух мальчишек? Как мой Ванька? – задумчиво переспросил Иван. – Прямо вот так застрелил? О Господи… Ладно, я понял. Пошел думать.

– Да. И помните: самое худшее в вашем случае – оставить все как есть.

* * *

Поразмыслив, Иван твердо решил идти сдаваться. Но подумал, что непорядочно будет, если жена узнает обо всем не от него, а от следователя или из газет (я его прямо «зазомбировала» этими газетами – жена сказала, он даже пытался сам про себя статью сочинить). И накануне ночью разбудил жену и все ей рассказал. Она, как и следовало ожидать от «простой русской женщины», сначала ужаснулась, потом кинулась к нему с воплем: «Бедный ты мой, как настрадался!», а потом деловито объяснила ему, что нагружать и без того перегруженную бумажной работой милицию (женщина любила смотреть сериал «Улицы разбитых фонарей») – просто наглость с его стороны, так как посадить в результате его все равно не смогут (ему же и четырнадцати не было на момент совершения преступления), а время занятым людям тратить придется. Пусть они лучше за это время нынешнего какого-нибудь преступника поймают. А насчет отца – пусть он не думает, они сейчас же всё сделают: и в церковь сходят, и службу закажут, и на могилку съездят. А там он сам сыну всё и расскажет: и как страдал потом, и про свою семью, и про внуков, небось ему там приятно будет…

Выслушивая все это, я, психолог и атеист, думала о том, как далеко все-таки современной психотерапии до народной мудрости, складывавшейся веками.

Разговор с Ваней все-таки состоялся. Мальчику не сказали про убийство, но объяснили совпадение по датам. Отец взял на себя всю вину за недавно испорченные отношения с сыном и попросил прощения. Ваня, естественно, радостно простил. В этом месте у отца случился гипертонический криз, дальше семья очень сплоченно провела две недели у его койки в больнице, ну а потом вроде бы стали жить дальше…

Они пришли вдвоем – мальчик и девочка. Явно влюбленные друг в друга и потому (вне зависимости от реальных черт лиц и прочего) красивые до невозможности. Только увидев их, я мысленно собрала в кучку все свои ресурсы, готовая использовать их в полную силу. Постарев душой, мы любим иронизировать над подростковыми чувствами, но что у нас вообще есть красивее, нежнее и трепетнее первой любви? Раз они пришли ко мне вдвоем, значит, в их отношениях возникли какие-то проблемы. Родители против их дружбы, ссора влюбленных, в чем-то один не понял другого, не сумел найти слов, измена, которую надо простить, а может быть, она беременна?! – мысли мои катились по накатанной дорожке. Когда-то мы обсуждали всё это со своими друзьями (больше не с кем было), часами сидя на изрезанной ножами садовой скамейке и чертя в пыли тупыми носками туфель производства фабрики «Скороход». Но вот новое поколение. Они знают о существовании психологов – отлично! Я ничего не забыла и очень-очень-очень постараюсь им помочь.

Против всех моих ожиданий первым заговорил мальчик:

– Скажите, пожалуйста: отдельная, уникальная человеческая личность – это действительно самое ценное, что есть на свете?

– Н-не знаю, – опешила я, потому что только что приготовилась совсем к другому. – Тут, наверное, надо в контексте смотреть.

– Ну, мы так в гимназии на обществознании проходили, – объяснила девочка. – Права личности, все такое…

– Э-э-э… – неопределенно проблеяла я, все еще не в силах перестроиться. Эта влюбленная парочка явилась к психологу в детскую поликлинику, чтобы обсудить программу школьного курса обществознания?!

– Я у вас уже один раз была, с мамой, когда мы с братом дрались, – объяснила девочка. – Вы сказали: разделить пространство и установить правила. Нам тогда помогло…

– Ага, – я ее совершенно не помнила, должно быть, это было несколько лет назад. – А теперь?..

– Все люди равны. Никто не лучше никого, ни по каким признакам – раса, национальность, здоровье, ум, профессия, честность и т. д. Нельзя дискриминировать. Так? – упрямо наклонив голову, продолжал мальчик.

– Ну, теоретически так, – согласилась я, все еще ничего не понимая. – Но это абстракция. В реальности для каждого человека есть близкий круг – родные, друзья…

– Да. Но ведь самая близкая и касающаяся до меня личность – это я сам.

Я почувствовала ловушку и для ускорения процесса прыгнула в нее по собственной воле:

– Да.

– Вот! – мальчик вскинул на меня торжествующий взгляд. – А если я сам (личность, верховенство которой у нас в школе проходят) – высшая ценность, то, получается, к чему мне стремиться? Ублажать себя? Но я чувствую, что это неправильно. Обязательно должно быть что-то больше меня.

– Гм-м…

– Но что? Про родину у нас в гимназии говорят так: «Это не модно, чувак, все равно придется отсюда сливаться». Народ? Но какой? Ведь я, например, полукровка. Семья? Странно, если я сейчас начну служить матери и отцу, правда? Это уже идиотизм какой-то будет… Служить Богу? Даже если Он есть (я этого не чувствую, хотя меня и крестили), то зачем Ему это? Он ведь не для того дал мне жизнь, чтобы я Ему молился? Я… мы с Алиной пробовали волонтерами с больными детьми. Это правильно, наверное, но я отчетливо чувствовал, что я это делаю именно для себя, а не для них… Но должно же быть что-то! Должно! – почти с отчаянием повторил он.

«Мальчик, думающий и одновременно патологически честный», – подумала я и почему-то разозлилась, обидевшись, по всей видимости, за девочку.

– Послушай, а вот то, что вы с Алиной есть друг у друга, – это как, совсем ничего не значит? Вообще-то близкие люди, семья, дети, в конце концов…

– Очень много значит, – серьезно сказал он. – Очень-очень, и Алина знает. Но…

– Послушай, сбегай сейчас вниз в регистратуру за своей карточкой, ага? – попросила я. – Мне нужно номер страховки в журнал вписать.

Когда он ушел, вопросительно взглянула на Алину. Сейчас, вот сейчас она мне объяснит, что тут происходит на самом деле.

– У меня два младших брата, – сказала Алина. – Мама говорит, что живет только ради нас, ради семьи. И, кажется, это правда. Но это ужасно, мне хочется от этого бежать куда глаза глядят. Но я ее дочь. И вот сейчас мне хочется назначить Игоря смыслом, целью моей жизни. Это неправильно.