Сыновья Золотой рыбки

Арчил наконец опомнился и ослабил хватку. Свозил жену в Италию и в Швейцарию, на озёра, а осень они провели в Греции, где Маринэ не вылезала из моря и с аппетитом ела свежую рыбу, запечённую на углях, и знаменитые греческие сувлаки. Она немного поправилась, лицо округлилось и стало ещё красивей, в глазах светилась жизнь. Через девять месяцев появился на свет Гиоргис, а ещё через год Тариэл. Кобалия обожал маленького Тариэли и был невозможно, неприлично счастлив. Маринэ была равнодушна к детям, хотя заботилась о них.

«Не хочешь детей, не надо» – сказал ей Кобалия. Нашел сыновьям няню (высшее филологическое образование, курсы психологии, английский в совершенстве) и через два месяца после рождения Тариэла загнал Маринэ в репетиционный зал – восстанавливаться. Маринэ улыбнулась (впервые за пять лет) и «восстановилась».

Сыновей она не любила, но им хватало отцовской любви, да и няня попалась заботливая. В три года дети уже бойко тараторили на английском. Впрочем, с матерью они общались на грузинском. Когда Гиоргису исполнилось пять, Кобалия уволил няню, с которой не нашел общего языка (Маринэ только усмехнулась, ей было всё равно, замороженной Золотой рыбке…) и дети пошли в баснословно дорогой детский сад (английский, бассейн, хореография, рисование и теннис, на выбор).

– Если я уеду на гастроли, кто останется с твоими детьми? – сказала как—то мужу Маринэ. Арчила резануло это «с твоими», он ожидал услышать – «с нашими».

– Найду, с кем оставить. Гувернантку найму. Не твоя забота.

– Не моя? Хорошо. Я запомню, – улыбнулась Маринэ, и Арчил впервые в жизни не нашелся с ответом.

– Нет, я не то хотел сказать…

– Ты уже сказал! – отрезала Маринэ. И в июне улетела с ансамблем в Мексику. Кобалия остался с детьми, сам забирал их из садика, кормил ужином, купал и укладывал спать. Впрочем, сыновей он забирал только на выходные – Арчил Гурамович оплатил пятидневное пребывание. Пятидневка устраивала всех троих, в элитном детском саду детям не приходилось скучать, а приходилось заниматься. Гиоргис с Тариэлом взахлёб рассказывали отцу, чему научились – перебивая друг друга и безудержно хвастаясь…

Тьма

Всё это Кобалия вспоминал, приходя в себя и снова проваливаясь в беспамятство. И однажды почувствовал на своём лбу прохладную руку Маринэ. Он узнал бы её прикосновение из тысячи – такое дорогое, так и не ставшее родным прикосновение. Так и не ставшая родной – его Маринэ. Даже в больничную палату она явилась с этим бандитом, Отаром. С уголовником, спасшим его детей.

– Маринэ… Дети… Ты хотела их убить, я видел! За что мне это, за что?

– Отари, у него бред, надо позвать сестру.

– Не бред. Я видел.—

Гмэрто чэмо, мой бог, я просто отвернулась. Не видела, как они раскачались.

– Ты незаботливая мать, только бить умеешь. Я видел, как ты их била, а перед этим твой Отар.

– Они заслужили. Получили своё. Видишь, я о них всё—таки забочусь. А ты заботишься обо мне. С первой ночи… Я помню. Я все ночи с тобой ненавижу.

– А уйти тебе некуда. Поэтому ты со мной.

– Не с тобой. Ты так и не понял?

– Я умру, Маринэ?

– Надеюсь.

– Отар, убери её с моих глаз! Отар… Мои дети…

– Ра ткма унда (конечно).

– Отари, квартиру в Москве продадим и купим в Тбилиси, и в Леселизде купим дом, – весело сказала Маринэ. – У нас теперь много денег… будет. Ведь будет, Арчил?

– Маринэ, он же живой ещё, так нельзя, остановись!

– Это тебе нельзя. А мне можно. И не держи меня, а то… А то я тебе руку выверну.

– Ай, Маринэ! Научил я тебя на свою голову… Всё, всё, уже отпустил… А как же фламенко?

– К чёрту! Фламенко – к чёрту. Мне двадцать восемь, Отар, ты забыл? И я… Я устала, Отар. Я хочу просто жить, с тобой и Алашем. И ещё я хочу дочку.

– Не понял. С кем ты хочешь жить? Какой ещё Алаш?

Маринэ не ответила, обняла Отара и счастливо рассмеялась.

Последнее, что увидел Кобалия в своей жизни, была его жена, целующаяся с Отаром. А потом свет стал стремительно меркнуть. Он шёл сквозь вязкую тьму, идти было трудно и больно, но он должен был догнать Маринэ и наказать её за то, что позволила себе такое… Маринэ убегала смеясь, танцующей лёгкой поступью, за которую он когда—то влюбился в неё… и мстил ей всю жизнь.

…Тьма не давала идти, связывала мысли, сковывала движения, пеленала покоем. И Арчил уступил, растворился в этой тьме и отпустил Маринэ…«Маринэ! Шени чири мэ, шени квнесаме, Маринэ, (отдай мне свои беды, отдай свои заботы, буквально: твой стон мне) и – живи. Только детей не бросай, они ведь и твои дети тоже, Маринэ…»

Часть 22. Старый дом

Праздник

Через десять лет Маринэ с Отаром и восьмилетней Маквалой приехали из Тбилиси в Леселизде. В просторном большом дворе у бабушки Этери, которой к тому времени исполнилось восемьдесят, собралось всё село: праздновали шестнадцатилетие Гиоргиса. Столы стояли каре, чтобы уместились все и осталось место для танцев. Ведь будут танцы! И под конец – лезгинка, и когда пройден весь путь и исполнены все коленца, под самый конец – лезгинка исполняется на мысках сапог – это уже настоящее мастерство, не всякий может. Отар умеет, но где ему тягаться с Тариэлом… Тариэл великолепен!

Танцы – это ещё не скоро, а пока во дворе толпится народ, слышатся приветственные возгласы и смех, а люди идут и идут – со стульями и скамьями в руках, с кувшинами вина и корзинами фруктов…

На столе возвышаются горы румяных лавашей, дразняще пахнут свежие пироги с сыром, салаты в широких мисках, варенья, соленья, бабушкино печенье, кувшины с вином… Маринэ вздыхает и глотает слюнки. За стол ещё не приглашали, гмэрто чэмо, как же это вытерпеть! Она готова съесть всё.

Отар тихонько шепчет в её ухо: «Уймись, обжора! На ужин творог, mergaite mano» (литовск.: моя девочка). Маринэ молча втыкает мужу в бок локоть, стараясь проделать это незаметно и максимально эффективно. Научил на свою беду, получай, не жалуйся. Отар морщится и одобрительно кивает: приём проведён грамотно и… «Иш-ша (ингушск.: ох ты), больно же, Марин, ты совсем уже…»

А люди всё идут – с улыбками на лицах. Пять лет назад (а кажется, что вчера) в бабушкином дворе праздновали шестнадцатилетие Алаша, и Отар принимал поздравления от людей,