смесью недоумения и осторожной надежды. Новость о закрытии висела над нами, как грозовая туча, но блины Макото, всё ещё шкворчащие на сковороде, зажгли во мне искру — выход. Я не собирался позволить «Белому Тигру» умереть. Не сегодня, не никогда.

Я скинул пиджак, бросив его на ближайший табурет, и схватил поварской халат с вешалки. Ткань была знакомой, почти родной, как вторая кожа. Завязывая пояс, я почувствовал, как взгляды персонала становятся ещё острее. Макото, всё ещё сжимая лопатку, смотрел на меня, как на сумасшедшего. Ичиро шагнул ближе, его брови взлетели вверх.

— Господин Кенджи-сан, что ты… то есть вы делаете? — спросил он, его голос был тихим, но в нём сквозило беспокойство.

Я натянул рукава халата и повернулся к плите, где лежали блины Макото.

— Создаю новое меню, — сказал я, и мой голос звенел от возбуждения. — Прямо сейчас. Мы соединим два мира — японский и… русский.

Ичиро моргнул, его рот приоткрылся, но он не нашёл слов. Повара вокруг переглянулись, кто-то даже кашлянул, но я уже не смотрел на них. В моей голове вспыхивали образы из другой жизни — той, где я был не Кенджи Мураками, президентом компании «Спрут», а русским хирургом, чьи руки резали не рыбу, а плоть. Но кухня… кухня была моей страстью ещё тогда. Я рос в Москве, где бабушка учила меня месить тесто для пельменей, а мать варила борщ, от которого пахло домом. Теперь эти воспоминания, такие далёкие, но живые, становились моим оружием.

— Русское меню? — переспросил Ичиро, подходя ближе. — Кенджи-сан, вы серьёзно? Как это…

— Смотри, — перебил я, хватая миску с икрой. — Русская и японская кухни — они ближе, чем кажутся. Пельмени и цзяоцзы, например. Оба — тесто, начинка, все одинаковое, но вкус разный. Мы сделаем фьюжн: цзяоцзы с начинкой из говядины и шиитаке, приправленные соевым соусом и русским укропом. Подаём с бульоном мисо, но добавим ложку сметаны — это будет как мост между мирами.

Я повернулся к Макото, указывая на его блины.

— Твоя идея — гениальная. Блины с икрой и тунцом — это уже хит. Но мы пойдём дальше: русские блины, тонкие, как кружево, с начинкой из крем-сыра и копчёного лосося, политые соусом унадзу. Или сладкий вариант — блины с ягодным соусом из русских лесов, но с добавлением юдзу для цитрусовой нотки.

Макото кивнул, его глаза загорелись. Я схватил нож и начал нарезать тунец, мои движения были быстрыми, точными — хирургическими, как в прошлой жизни. Персонал смотрел, затаив дыхание, а я продолжал, не останавливаясь.

— Ещё одно блюдо, — сказал я, бросая ломтики в миску. — Русский борщ, но вместо свёклы — красный мисо. Добавим морские водоросли и креветки, чтобы сохранить японский дух. Подаём с ржаным хлебом и соусом васаби. Это будет ярко, неожиданно, но знакомо. Люди придут за новизной, а останутся за вкусом.

Ичиро покачал головой, но уголок его губ дрогнул в улыбке.

— Кенджи-сан, это безумие, — сказал он. — Но… чёрт, это может сработать. Ты правда думаешь, что фьюжн вытянет нас?

— Не просто думаю, — ответил я, переворачивая блин на сковороде. Аромат заполнил кухню, и я почувствовал, как энергия возвращается. — Я знаю. Мы дадим Токио то, чего он никогда не пробовал. «Белый Тигр» станет легендой, а не могилой.

Я повернулся к персоналу, который уже не просто смотрел, а ждал. Повара, официанты, даже посудомойка — все они были готовы. Я видел это в их глазах.

— Макото, — сказал я, — готовь ещё блины. Остальные — за мной. Мы создадим меню сегодня, а завтра начнём готовить. «Спрут» не сдаётся.

Макото кивнул, его лицо светилось. Ичиро шагнул ближе, хлопнув меня по плечу.

— Ты сумасшедший, Кенджи, — шепнул он, но в его голосе была гордость. — Но я с тобой.

Я улыбнулся, чувствуя, как кухня оживает. Воспоминания о Москве — пельмени, борщ, блины — сливались с морем Токио, с фугу и мисо. Это было не просто меню. Это была моя жизнь — две души, два мира, сплетённые в одном блюде.

Кухня «Белого Тигра» ожила, как будто кто-то вдохнул в неё душу. Шипение сковород, звон ножей, аромат специй — всё смешалось в хаотичную, но живую симфонию. Я стоял у плиты, переворачивая очередной блин, и чувствовал, как энергия бурлит во мне, выплёскиваясь на всех вокруг. Мои руки, привыкшие в прошлой жизни к скальпелю, теперь танцевали с ножом, нарезая тунец с той же точностью. Персонал, ещё полчаса назад скованный страхом закрытия, теперь двигался, как единый организм. Макото, вдохновлённый моим порывом, замешивал новую порцию теста для блинов, его глаза горели. Официанты, забыв про свои подносы, помогали резать овощи. Даже посудомойка, старушка Аяко, подтаскивала миски с ингредиентами, бормоча что-то про «молодёжь, которая творит чудеса».

Я был в центре этого вихря, генератором идей, и каждая новая мысль вспыхивала, как искра. Я схватил миску с мисо-пастой и повернулся к Макото.

— Добавь в тесто для блинов немного мисо, — сказал я, не останавливаясь. — Это даст солоноватый привкус, как у русского ржаного хлеба. А начинку сделаем двойной: икра с крем-сыром и сверху — тонкий слой копчёного угря. Назовём это «Токийский блин».

Макото кивнул, его руки уже летали над миской. Я повернулся к другому повару, молодому парню по имени Такаши, который нарезал шиитаке.

— Такаши, забудь про обычные цзяоцзы, — сказал я, подбрасывая ломтик тунца в соус. — Смешай говяжий фарш с кимчи и добавь русскую горчицу. Заверни в тесто и подавай с соусом из юдзу и сметаны. Это будет остро, но мягко — как пожар, который тушат морем.

Такаши ухмыльнулся, будто я дал ему ключ к сокровищу, и бросился к плите. Ичиро, стоявший рядом, уже не просто наблюдал — он схватил блокнот и начал записывать, его лицо светилось, как в старые времена, когда мы придумывали безумные планы в школе.

— Кенджи-сан, ты монстр, — сказал он, качая головой, но его улыбка была шире, чем когда-либо. — Ещё идеи?

— О, мы только начали, — ответил я, вытирая руки о халат. — Русский салат оливье, но вместо майонеза — соус на основе васаби и саке. Добавим кубики торо и морские водоросли вместо огурцов. Назови это «Оливье-сан». И ещё — окрошка, но на квасе с добавлением даси. Бросим туда креветки и зелёный лук, чтобы сбалансировать вкус.