Мы его если и не остановили, то серьёзно задержали на пути к цели. А раз так, — он досягаем и уязвим. И запомни: свои страхи и фантомы создаем мы сами. Нельзя недооценивать этого человека, тут ты прав, но и переоценивать его тоже не стоит.

— Но ты же не думаешь, что это… сам Сюй Хэйцзи?

Цзиньчан рассмеялся.

— Как я могу так думать, когда сам невольно обеспечил ему алиби? Это же я затащил его в пиршественный зал после турнира! На нас напал вовсе не Сюй и не Ван Шанси. Именно этим двоим мы теперь можем безоглядно доверять. Они вне подозрений.

— Но тогда… Если правда то, что ты говоришь, тогда убийца захочет отомстить нам!

— Захочет, как пить дать захочет. Но отомстить двум ученикам великого мечника Ван Шанси в его охраняемой резиденции не так-то просто, Бяньфу. Все помнят, что случилось с Гэ Чжэнем. Ло Чжоу тоже не недаром держит тут трёх своих лучших людей: надеется, что тот придёт сводить с нами счёты. Но я в это смутно верю. Если бы он был хорошим мечником — увернулся бы от меня и руку бы сохранил. Он вовсе не мастер, просто для него на карте стояло тогда всё, и он дрался из последних сил. Я же просто не воспринимал тогда ситуацию всерьёз. Я затащил в зал троих свидетелей и считал, что решил проблему, показанную мне баоцаном. Но почему эти глаза Будды не могут видеть всё, как есть, почему всё в тумане?

— Но если Сюй Хэйцзи вне подозрений, почему он не может сказать, откуда взялся тот список красавиц?

— Он и сказал. Говорю же, я разговорил Ван Шанси и тот, хоть сам ничего вспомнить не смог, проводил меня к директору.

— И ты молчал об этом? Что он сказал?

Цзиньчан вздохнул.

— Он вспомнил, что признать первым красавцем Исинь Чэня, племянника канцлера, его просил его друг, Линь Цзинсун, декан факультета словесности, причем он обосновал свою просьбу не желанием выслужиться перед его дядей-цзянсаном, а судьбой своего театра «Лунный сад», созданного при факультете словесности за год до этого. Театр, однако, никакого успеха не имел: спектакли были слабые, актеры никудышные, вот Цзинсун и попросил директора Сюя помочь.

Сюй перестраховался, и осведомился у канцлера Ли Дэю, можно ли провозгласить его племянника первый красавцем, обставив это как мнение широкой академической общественности. Канцлер, а он является куратором академии по должности, весьма удивился, что такая честь выпала его племяннику. Но это было в его глазах ничего не значащим делом, и он согласился, а когда Сюй уже уходил, Ли предложил ему провозгласить красавицей и Ши Цзинлэ, которая часто пела на императорских пирах, а потом подумал, и добавил имя Лю Лэвэнь.

Сейчас-то понятно, что так он рассчитывал, что его племянник так вернее женится на племяннице Чжао Гуйчженя. А имя Сюань в список попало с подачи самой Лю Лэвэнь, Сюань Янцин была её подружкой. А когда трёх отобрали, сам Сюй решил, что не выбрать Чжэнь Чанлэ, дочь начальника императорской канцелярии, будет неправильно. Ну и куда это нас продвигает?

— А это сработало? То, что Исинь стал «первым красавцем»?

— Конечно, теперь отбоя не было от желающих участвовать в постановках театра, пришли опытные музыканты, которых раньше туда не загнать было, и театр стал популярным. Но сам директор Сюй, оказывается, видел на праздновании дня рождения Кун-фу-цзы в императорском дворце в прошлом году только Ши, и счёл, что и все остальные девицы и Исинь Чэнь — такие же. Когда увидел их после — действительно здорово удивился.

— А теперь ты хочешь заменить Исинь Чэня в спектакле и, по старой стратагеме, «войдя как гость, стать хозяином»?

Цзиньчан рассмеялся.

— Если получится, то почему нет? Но думаю, что мне будет не до этого. Помни, убийца Лю Лэвэнь так и не найден, а ведь люди Ло Чжоу всю академию обыскали…

…Тем временем праздник неумолимо приближался. Ректорат загодя развернул кипучую деятельность. Во дворе академии развесили фонари, аромат благовоний смешивался с запахом цветов на клумбах, создавая атмосферу романтики и предвкушения праздника.

В преддверии праздника провели и поэтические состязания. Молодые таланты, облаченные в лучшие шелковые халаты, вдохновленные изрядной порцией рисового вина, декламировали такие оды любви, и даже самые строгие профессора смягчались и улыбались…

Легенда, сопутствующая празднику, повествовала о пастухе Нюлане, который был сиротой и жил вместе со своим старшим братом и его женой. Однажды его выгнали из дома, он ушел бродить по свету. Как-то раз ему на пути повстречался старик и попросил его вылечить больного быка. В благодарность животное помогло Нюлану познакомиться с Чжинюй, одной из семерых дочерей Небесной Богини. Они полюбили друг друга и создали семью. Узнав о связи дочери со смертным простолюдином, Небесная богиня разгневалась и разлучила их. Однако спасенный бык помог Нюлану подняться на небо. Сначала мать Чжинюй разозлилась и нарисовала в небе Млечный путь, чтобы навсегда разлучить влюбленных, но потом сжалилась и позволила видеться им одну ночь вместе на небесном мосту. Эта ночь и приходится на седьмой день седьмого лунного месяца.

Накануне праздника проводились соревнования по вдеванию нитки в иголки при свете тлеющих углей или полумесяца: брали семь игл для шитья и семь нитей разного цвета. Если удавалось продеть нить через все семь игольных ушек, в любви обязательно везло. Девушки в этот день обращались к Чжинюй и гадали, наблюдали за небосводом и загадывали желания, а молодые люди лакомились цяо го, тонкой обжаренной выпечкой из муки, мёда и сезама.

Спектакль же «Лунного сада» вызывал так много сплетен и разговоров, что они доходили даже до Бяньфу.

— Вы слышали, говорят, в театре появился новый солист и отобрал роль у Исинь Чэня!

— Ну да, я слышала его пение, голос и впрямь божественный.

— Не думаю, что Чень это так спустит!

— А что он сделает? Этот наглец Цзиньчан — победитель турнира мечников!

— И Ши к нему явно благоволит…

— Что же, скоро всё станет ясным…

И неудивительно, что в зал набились студенты всех факультетов, и в зале некуда было упасть не только яблоку — виноградину, и ту всунуть было некуда.

Перед спектаклем выступили директор Сюй Хэйцзи и декан факультета словесности Линь Цзинсун.

Ох уж эти напыщенные выступления! Слова лились рекой, словно патока, речи были столь проникновенны, что казалось, будто истинное предназначение театра — служить фоном для официальных мероприятий. Директор, как всегда, был цветист и немного многословен. Его речь была наполнена глубоким смыслом, который, к сожалению, никто не