– Я говорю о человеке с собакой, – отчеканил Иван Иванович. – Что ты можешь о нём сказать?

– Это вы о том, за кем ваши друзья шли? – голосом осенённого догадкой человека вскричал Дмитрий.

Гена-Иван Иванович не ответил, он молча сверлил затылок Дмитрия взглядом и мучительно размышлял. Этот жук или действительно не знает Николая Николаевича, а правильнее – Николая Юрьевича Рожкова, или не желает говорить правду. И в том и в другом случае задавать вопросы не имеет больше смысла. В словесной форме, по крайней мере. Если уж и спрашивать, то, как говорится, с пристрастием, то есть на дыбу вздёрнув, образно выражаясь.

Может быть, Иван Иванович уже ушёл? – подумал Дмитрий и стал поворачивать голову.

– Не оборачиваться! – рявкнул Иван Иванович, а затем полюбопытствовал: – Что у тебя с лицом?

– Нос разбил, – пояснил Дмитрий. – Поскользнулся, упал – в результате, как видите, раскашенный нос.

– Всего лишь?

– Да и челюсть, кажется… Но ещё не понял.

О челюсти он приврал.

– Ладно, это всё ерунда, – с усмешкой сказал Иван Иванович. – Скоро на тебе, друг, места живого не будет.

– Что я такого сделал? Почему меня притащили и в яму бросили? Почему ваши дружки такое себе позволяют? Я – свободный человек. И если меня в самое ближайшее время…

Иван Иванович прервал Дмитрия:

– Да, в самое ближайшее время ты должен искренне ответить на поставленные вопросы. Искренне, повторяю. Ты должен говорить правду и только правду. Это в твоих интересах. Я знаю, что ты оказался там отнюдь не случайно. И ты всё расскажешь мне… Если хочешь жить. А жить, я думаю, ты ещё захочешь.

– Я не знаю, что я должен рассказывать. Я уже заявлял вашим друзьям, что на всё согласен, только отпустите меня. – Дмитрий говорил с обидой в голосе и потрясая кистями разведённых в стороны рук. – Вам надо, чтобы я признал знакомство с каким-то Николаем – или как там его? – ладно, пишите: он мой друг или брат двоюродный – я на всё согласен. Я следил за кем-то? Прекрасно, пускай. А если мне стало интересно? Я что, не имел права? Не имел? Хорошо, извините, если так. Я же готов извиниться!

– Тебе не кажется, что ты слишком многословен? Однако слова всё не те. А почему? – задал вопрос Иван Иванович, и сам на него и ответил: – А потому, что ты не осознал всей серьёзности своего положения. Важно то, что ты лжёшь и я это знаю. И нет у тебя выхода. Только – правда.

– Почему вы думаете, что я вру? Что я такого неправдоподобного сказал? Я шёл и увидел, что двое людей почему-то наблюдают за третьим. И стал из любопытства наблюдать за ними. Я думал, что это милиция или ФСБ. И из-за этого меня избивать или топить надо? – Дмитрий волновался и потому забывал порою выдвигать вперёд нижнюю челюсть, чтобы изменить голос. – И с чего вы взяли, что я вру?

– Я это знаю, – жёстко сказал Иван Иванович. – И хватит об этом! Ты должен уяснить, что правду ты скажешь в любом случае. Вот только с какими потерями… Ты можешь потерять все зубы, потерять здоровье и даже жизнь. Думай!

– Да я же не знаю, что от меня требуется! Я же… – возопил Дмитрий.

Но за спиною хлопнула дверь и дважды провернулся в замке ключ.

Подлесный осторожно обернулся. Он остался один. Однако надолго ли? Не следует ли сейчас ожидать появления кровожадного Олежки со щипцами для вырывания ноздрей или иголками, которые загоняют под ногти? Дмитрий обессиленно опустился на пол. Первый раунд закончился, но за кем победа, сказать трудно. Вряд ли за ним. Можно с уверенностью утверждать лишь то, что он каким-то образом продержался, не рухнул подобно нокаутированному на пол. Эти бандиты настаивали, чтобы он сознался в том, что не случайно он очутился на Гоголевском бульваре, они требовали подтверждения его связи с Николаем Рожковым. Но он заявил, что ни Николая Николаевича, ни Николая Рожкова он не знает. И будет упорно стоять на том до конца. Он не сознался и не сознается, даже будучи подвергнут пыткам. Ибо признание это было бы самоубийственно для него.

Подлесный даже повеселел слегка. Но всего лишь на минуту, так как спустя пятьдесят или шестьдесят секунд страшная догадка поразила его подобно удару молнии и едва не привела к параличу. Иван Иванович знает его имя и, несомненно, знает имя сожителя, как он в тот раз выразился, Бояркиной! И наверняка он обратил внимание на данное обстоятельство. И если это так (а это именно так – из состоявшегося только что разговора следует более чем однозначно), то его не оставят. И действительно, кто из трезво и здраво мыслящих людей поверил бы в случайность подобного рода? Ведь получается же, что сожитель Бояркиной и человек, который якобы взялся убить Бояркину, оказываются вдруг в одно и то же время в одном и том же месте. И – при более чем странном стечении обстоятельств.

Но почему Иван Иванович не сказал об этом прямо? Он заявил, что всё знает, что Дмитрий ему лжёт, однако в чём конкретно заключается ложь, вслух Иван Иванович не произнёс. Почему? Неужели потому, что Иван Иванович и сам допускает возможность прихотливой игры его величества случая? А если это так, то тем более необходимо стоять до конца, чего бы это ни стоило.

И без того слабая надежда на то, что пытки не являются неизбежностью, теперь рухнула окончательно. Его, без сомнения, будут пытать до тех самых пор, пока он не скажет правду. Правду или же то, что они сочтут за правду. И он скажет, в конце концов, им правду, всю до копейки. А узнают, как дело было, что тогда? Прежде всего потребуют возвратить деньги. А его, как и Бояркину, в любом случае убьют, независимо от того, получат ли они деньги назад или же нет.

Выходит, что откровенничать с бандитами нельзя ни в коем случае. Однако каким образом суметь выдержать пытки, которые наверняка будут всё более и более изощрёнными? Будь он йогом, то впал бы в какой-нибудь транс и убрался из собственного тела в астрал – пусть мучают бесчувственное тело. А то представил бы себя чуркой деревянной, столбиком бетонным, облаком в штанах. «Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не медведь…» Можно ещё губы кусать или язык свой собственный жрать. Бррр! Подлесного всего передёрнуло и аж в пот бросило.

Надо избежать пыток! Но как их избежишь? Лишь убежав, совершив побег то бишь, сделав ноги, рванув когти, дав дёру. Ни то, ни другое, ни следующее не возможно.

Однако не менее часа Дмитрий пытался строить планы побега, затем, так ничего и не придумав, вновь стал размышлять о предстоящих мучениях. Были бы у него деньги… Но денег у него нет – это раз. Во-вторых, даже если бы имелись они, что тогда? Сказал бы: я заплачу, ребята, только пытайте меня не очень усердно? А что, может быть, в этом что-то и есть. Подкупить бы, скажем, Олега. Не является же он идейным борцом за… что-то там такое высокое и светлое, в самом-то деле. А заплати ему, дай взяточку – вот бы, глядишь, и проявил бы он снисхожденьице. По меньшей мере, не зверствовал бы безбожно.

Эта мысль показалась привлекательной. А если попытаться предложить что-нибудь Олегу, хоть пообещать? Но что он способен предложить своему палачу? Вот если бы его не кинула Шура, тогда конечно, в этом случае у него были бы баксы на покупку хорошего к нему отношения бандита. Дмитрий вспомнил Шуру Уквасову, эту подлую бабёнку, и даже скрипнул от злости зубами. Ч-чёрт! Так можно и зубы разрушить, переломав их до самых корней. И Дмитрий стал языком ощупывать зубы в поисках повреждений. Украла у него деньги, а теперь он ещё и зубов лишится из-за неё.