– Это верно, но я сейчас говорю о другом. Насчет отменившихся договоренностей… Сколько, по-твоему, у него было назначено встреч, в его возрасте?

Ну, одна точно была, подумал я, но ничего не сказал.

Я не знаю, что стало со старым другом профессора Беркетта, умер он или нет. Я знаю только, что сам профессор скоропостижно скончался. В самолете у него случился сердечный приступ, и когда самолет приземлился, он был уже мертв. У него был еще один старый друг, юрист и поверенный в его делах – один из адресатов того последнего электронного письма, – и ему первому сообщили о произошедшем. Он организовал транспортировку тела обратно в Нью-Йорк, а дальше за дело взялась моя мама. Она закрыла агентство на несколько дней и занялась приготовлениями к похоронам. За это я ею гордился. Она плакала и горевала, потому что потеряла друга. Я сам горевал, потому что профессор Беркетт стал и моим другом тоже. После ухода Лиз он остался моим единственным другом из взрослых.

Панихида прошла в пресвитерианской церкви на Парк-авеню. В той же церкви, где семь лет назад отпевали Мону Беркетт. Мама негодовала и возмущалась, что его дочь – жившая где-то на Западном побережье – не приехала на похороны отца. Позже, чисто из любопытства, я проверил список адресатов последнего электронного письма от профессора Беркетта и не нашел адреса дочери. В списке было всего три женщины: моя мама, миссис Ричардс (приятельница и соседка профессора, старушка с четвертого этажа в доме на Парк-авеню) и Долорес Магован, женщина, на которую, как ошибочно предполагала миссис Беркетт, имел виды ее овдовевший муж.

На панихиде я все высматривал профессора, рассудив, что если его жена посетила свою поминальную службу, то и он посетит свою. В церкви он не появился, но в этот раз мы с мамой поехали на кладбище, и он был там: сидел чуть поодаль, на чьей-то могильной плите футах, наверное, в тридцати от собрания скорбящих, и все же достаточно близко, чтобы слышать, что говорят. Во время общей молитвы я украдкой ему помахал. Даже не помахал, а просто приподнял руку и шевельнул пальцами, но профессор заметил, и улыбнулся, и помахал мне в ответ. Он был самым обычным мертвым человеком, не чудовищем наподобие Кеннета Террьо, и я горько расплакался.

Мама обняла меня за плечи.

Это было в понедельник, так что я не пошел на экскурсию в Метрополитен-музей со своим классом. Я на весь день отпросился с уроков, чтобы пойти на похороны, и когда мы с мамой вернулись домой с кладбища, я сказал, что мне хочется прогуляться. Сказал, что мне надо подумать.

– Ладно, иди… если с тобой все в порядке. С тобой все в порядке, Джейми?

– Да, все в порядке. – Я улыбнулся в подтверждение своих слов.

– Возвращайся не позже пяти, иначе я буду волноваться.

– Да, хорошо.

Когда я уже выходил из комнаты, мама задала вопрос, которого я ждал:

– Он там был? Ты его видел?

Сначала я думал соврать, чтобы пощадить мамины чувства, но все же решил сказать правду, рассудив, что от правды ей, может быть, станет легче.

– Да. Но не в церкви, а на кладбище.

– Как… как он выглядел?

Я ответил, что выглядел он хорошо, и опять сказал правду. Мертвые всегда носят одежду, в которой умерли, и в случае с профессором Беркеттом это был коричневый костюм, чуть-чуть ему великоватый, но смотревшийся все равно очень круто, по моему скромному мнению. Мне понравилось, что профессор надел костюм для путешествия на самолете, потому что именно так поступают истинные приверженцы старой школы. И он был без трости, наверное, потому, что сидел в самолете и не держал трость в руках в момент смерти, или, может быть, он ее выронил, когда начался сердечный приступ.

– Джейми? Пока ты не ушел, можно твоей старой маме тебя обнять?

Я обнимал ее долго-долго.

До «Паркового дворца» я добрался пешком. Теперь я был старше и выше того мальчонки, который одним погожим осенним деньком возвращался домой из школы, держа маму за руку и сжимая в другой руке свой рисунок с зеленой индейкой. Старше, выше и, может быть, даже мудрее. Но я все равно оставался все тем же Джейми. Мы меняемся, да, и в то же время совсем не меняемся. Я не могу объяснить. Это загадка.

У меня не было ключа от подъезда, и я не мог войти в дом, но мне и не надо было входить, потому что профессор Беркетт сидел на крыльце в своем коричневом дорожном костюме. Я сел рядом с ним. Мимо прошла старушка с маленькой пушистой собачкой на поводке. Собачка взглянула на профессора. Старушка – нет.

– Добрый день, профессор.

– Добрый день, Джейми.

Он умер пять дней назад, и его голос уже выдыхался и угасал, как это всегда происходит у мертвых. Как будто он говорил со мной издалека и с каждой минутой удалялся все больше и больше. Он был приветливым, как всегда, но при этом… я даже не знаю… каким-то рассеянным и отстраненным. Обычно с мертвыми так и бывает. Даже миссис Беркетт была такой, хотя говорила побольше многих (некоторые и вовсе хранят молчание, если ты ни о чем их не спрашиваешь). Не знаю, с чем это связано. Может быть, все дело в том, что теперь они зрители, а не участники парада? В общем-то близко, но все равно не совсем верно. Кажется, будто их мысли заняты чем-то другим, более важным, чем мир живых, и я впервые задумался, что, может быть, и мой собственный голос для них угасает. Может быть, угасает весь мир.

– У вас все хорошо?

– Да.

– Вам было больно, когда случился сердечный приступ?

– Да, но боль быстро прошла. – Он не смотрел на меня, а разглядывал улицу. Словно хотел сохранить в памяти все до мельчайших деталей.

– Я могу что-нибудь для вас сделать?

– Только одно. Никогда не зови Террьо. Потому что его уже нет. На зов откликнется не Террьо, а завладевшее им существо. В литературе такие сущности, входящие в оставленное душой тело, называют заместителями.

– Не буду звать, честное слово. Профессор, а почему эта сущность вообще сумела в него вселиться? Потому что Террьо и при жизни был плохим, злым человеком?

– Я не знаю, но вполне вероятно, что да.

– Вам все еще интересно, что было, когда я его схватил? – Я вспомнил его электронное письмо. – Вы хотите узнать все подробности?

– Уже нет. – Меня немного обидел его ответ, но совершенно не удивил. Мертвым не интересны дела живых. – Просто помни, что я тебе говорил.

– Я запомню, не беспокойтесь.

Теперь в его голосе слышалось легкое раздражение.

– Я вот думаю… Ты был очень храбрым, но и необычайно везучим. Ты не понимаешь, ты еще ребенок, но поверь мне на слово. Эта тварь появилась откуда-то из-за пределов Вселенной. Из какого-то потустороннего мира, где существуют такие ужасы, которые человеческий разум даже не в силах представить. Если спутаешься с такой тварью, это грозит тебе смертью, или потерей рассудка, или полным уничтожением души.