Я ни разу не слышал, чтобы слово «спутаться» употреблялось в таких конструкциях, как «спутаться с кем-то» – видимо, это было еще одно старомодное выражение из тех, что так любил профессор Беркетт, вроде «холодного шкафа» вместо обычного «холодильника», – но я понял смысл сказанного. Если он пытался меня напугать, то у него получилось. Полное уничтожение души? Боже правый!

– Я не буду с ней путаться, – сказал я. – Честное слово, не буду.

Он не ответил. Просто сидел, сложив руки на коленях, и по-прежнему разглядывал улицу.

– Мне будет вас не хватать, профессор.

– Да, наверное. – Его голос звучал все тише и тише. Совсем скоро я перестану слышать его вообще. Какое-то время еще буду видеть, как шевелятся его губы, но не смогу разобрать ни слова.

– Можно спросить еще кое о чем?

Глупый вопрос. Мертвые всегда отвечают на заданные им вопросы, хотя надо заранее быть готовым к тому, что не все их ответы тебе понравятся.

– Да.

И я задал свой вопрос.

Когда я вернулся домой, мама готовила лосося по нашему с ней любимому рецепту: рыбина заворачивается во влажные бумажные полотенца и запекается в микроволновке. Трудно поверить, что еда, приготовленная так просто, может быть вкусной, но получается действительно очень вкусно.

– Ты как раз вовремя, – сказала мама. – Есть еще салат цезарь в пакете. Надо только смешать и заправить. Займешься?

– Ага. – Я достал пакет из холодильника. Из холодного шкафа.

– Не забудь вымыть листья латука. На пакете написано, что они уже мытые, но я что-то не доверяю тому, что пишут. Возьми дуршлаг.

Я взял дуршлаг, высыпал в него листья латука и подставил их под струю холодной воды.

– Я ходил к нашему старому дому на Парк-авеню, – сказал я, не глядя на маму, сосредоточившись на своем занятии.

– Почему-то я так и подумала. Он там был?

– Да. Я спросил, почему его дочь никогда его не навещала и не приехала даже на похороны. – Я выключил воду. – Она лежит в психбольнице, мам. Он говорит, что она там останется до конца своих дней. Она убила своего ребенка и пыталась покончить с собой.

Мама уже собиралась отправить лосося в микроволновку, но положила его на стол и тяжело опустилась на табуретку.

– О боже. Мона мне говорила, что ее дочь работает ассистентом в биологической лаборатории Калифорнийского технологического института. Она так ею гордилась.

– Профессор Беркетт сказал, у нее ката… чего-то там.

– Кататония.

– Да.

Мама смотрела на наш будущий ужин. Розовая плоть лосося просвечивала сквозь слои мокрых бумажных полотенец. Мама долго сидела в глубокой задумчивости, а потом вертикальная морщинка у нее между бровями разгладилась.

– Значит, теперь мы знаем что-то такое, чего нам, наверное, лучше не знать. Но уже все… сделанного не воротишь. У каждого есть свои тайны, Джейми. Со временем ты сам это поймешь.

Благодаря Лиз Даттон и Кеннету Террьо я уже это понял. И мамину тайну я тоже раскрыл.

Но позже.

Кеннет Террьо исчез из новостей, его заменили другие чудовища. Поскольку он больше меня не преследовал, я почти перестал о нем думать. В ту осень и зиму у меня еще сохранялась привычка отходить от дверей лифта, когда они открывались, но к тому времени, как мне исполнилось четырнадцать, я избавился и от этой маленькой слабости.

Время от времени я видел и других мертвых (возможно, их было больше, просто я не сумел их распознать: они ничем не отличаются от живых, если умерли без видимых травм или если ты не подходил к ним вплотную). Об одном таком случае я расскажу, хотя он совершенно не связан с моим главным сюжетом. Это был маленький мальчик, не старше меня самого, каким я был в тот день, когда увидел покойную миссис Беркетт. Он стоял на разделительной полосе посередине Парк-авеню, одетый в красные шорты и футболку с принтом «Звездных войн». Сам белый как мел. Губы синие. Кажется, он пытался заплакать, хотя слез не было. Его лицо показалось мне смутно знакомым, поэтому я подошел и спросил, все ли у него в порядке. Ну, кроме того, что он мертвый.

– Я не знаю, как вернуться домой!

– Ты знаешь свой адрес?

– Я живу на Второй авеню. Дом четыреста девяносто, квартира шестнадцать-би. – Он произнес это так, словно проигрывал запись.

– Ладно, – сказал я. – Это здесь, совсем рядом. Пойдем, малыш. Я тебя отведу.

Когда мы подошли к его дому, он просто сел на бордюр на краю тротуара. Он больше не плакал, и в нем уже появилась та отстраненность, которая свойственна мертвым. Мне не хотелось оставлять его одного, но я не знал, что еще можно сделать. Перед тем как уйти, я спросил, как его зовут, и он ответил: Ричард Скарлатти. Вот тогда я и вспомнил, где его видел. Его фотографию показывали в новостях на «Первом нью-йоркском». Какие-то мальчишки постарше утопили его в Лебедином озере в Центральном парке. Эти мальчишки, заливаясь слезами, клялись, что они просто дурачились и не хотели его убивать. Может быть, так и было. Может быть, позже я научусь понимать такие вещи, хотя вряд ли.

К тому времени наше финансовое положение укрепилось настолько, что я мог бы запросто перейти в частную школу. Мама показывала мне буклеты школы Дальтона и «Семинарии друзей», но я решил остаться в обычной городской школе и пошел в школу имени Рузвельта, молодежную «конюшню» «Мустангов». Все было неплохо, даже очень неплохо. Это были хорошие годы для нас с мамой. Она заполучила суперкрутого клиента, писавшего книги о троллях, лесных эльфах и благородных рыцарях, отправляющихся на поиски приключений. Я вроде как завел себе девушку. Несмотря на обычное, простецкое имя, Мэри Лу Стейн была, так сказать, готичной интеллектуалкой и записной киноманкой. Не реже раза в неделю мы с ней ходили в «Анджелику», сидели на заднем ряду и читали субтитры.

Как-то раз, вскоре после моего дня рождения (я дожил до почтенного пятнадцатилетнего возраста), я сидел на уроке и получил эсэмэску от мамы. Она просила зайти к ней в агентство после школы. Ничего страшного не случилось, написала она, просто есть новости, которые ей хотелось бы сообщить лично.

Когда я пришел к ней в агентство, она налила мне чашку кофе – дело не самое обычное, но и не то чтобы совсем небывалое в последнее время – и спросила, помню ли я Хесуса Эрнандеса. Я ответил, что да. Пару лет он был напарником Лиз, и пару раз мама брала меня в ресторан, когда они с Лиз обедали вместе с детективом Эрнандесом и его женой. Это было давно, но трудно забыть полицейского детектива шести футов ростом по имени Иисус, пусть даже оно произносится как Хесус.

– Мне нравились его дреды, – сказал я. – Очень крутые.

– Сегодня он позвонил и сказал, что Лиз все-таки выгнали из полиции. – Мама рассталась с Лиз уже очень давно, но было видно, что ей все равно грустно. – Она попалась на транспортировке наркотиков. Хесус говорит, это был героин. Большая партия героина.